Личное счастье
Шрифт:
– А ты, брат, молодец, оказывается, – сказал ему Иван Кузьмич, – способный. Ты чей?
– Ивана Клетки на, слесаря, – нехотя ответил Яшка.
Иван Кузьмин хотел сказать: «А, это ты и есть Яшка Клеткин, который из школы убежал?» И хотел хорошенько пристыдить Яшку.
Но Яшка предвидел это и ловко перевел разговор:
– А как это делается, что карточки цветные бывают?
– Это
Снимали много – и дом, и черемуху, и друг друга. Яшка снял целую группу – Зину и всех ребят с нею. Иван Кузьмич поднялся в свою будущую квартиру, и его сфотографировали глядящим из проема своего будущего окна.
Зина тайком следила за Яшкой.
«Вот чем можно привязать его, – думала она. – Может, будет в конце концов человеком».
И в первый раз она с радостным облегчением отметила, что думает о Яшке без вражды и раздражения. Ну и кто он такой, если разобраться? Маленький, заброшенный, обозлившийся мальчишка – вот и все. Стоит ли и можно ли сердиться на него? Елена Петровна права: его приручить надо, приручить лаской, доверием. Тоненький, хрупкий мостик уже протянулся между нею и Яшкой, надо уберечь этот мостик, укрепить его.
Пленка кончилась, и все отправились домой. Яшка не отходил от Ивана Кузьмича.
– А потом что? Проявлять?
– Проявлять. А потом печатать.
– А как проявлять? А как печатать?
Иван Кузьмич поглядел на него с высоты своего большого роста:
– А ты, я вижу, азартный! Приходи ужо, к вечеру, вместе проявлять будем, а потом печатать.
У Яшки широко раскрылись глаза:
– Правда?
– Да чего ж не правда?
– А хозяйка твоя… не выгонит?
– Моя мама не такая, чтобы выгонять, – сурово осадил его Кондрат.
Кондрат ревновал. Отец носится с Яшкой, как будто только один Яшка тут и есть. «Способный», «азартный», «молодец»… А как будто Кондрат хуже снимает. Он уже и проявлять умеет и печатать. Правда, ему некогда много заниматься фотографией, у него еще и других дел не сочтешь. А Яшка только по улицам слоняется. И уже он и «молодец» и «способный»!
– Вот и пойди, Яша, – вмешалась Зина, – вот и будете проявлять вместе с Кондратом.
– Пускай без меня проявляют, – ответил Кондрат, – я буду книжки в библиотеке выдавать. Да и потом, я ведь… не азартный.
– Эх, кабы у меня такой аппаратик был! – не слушая Кондрата, сказал Яшка. – С утра до ночи снимал бы. И ночью снимал бы! А что, Иван Кузьмич, ночью снимать можно?
– Я снимал. – Иван Кузьмич был рад, что наконец-то встретился ему человек, с которым можно сколько хочешь говорить о фотографии. – При больших фонарях снимал. Интересные снимки получаются. Придешь – покажу.
– Ладно! А поснимать дашь?
– Если сумеешь, конечно, дам. Все равно аппарат всю неделю без работы лежит. Кондрат – он ведь, ты сам слышал, до этого дела не азартный.
Зина видела, как сверкнули на отца глаза Кондрата. Но это ничего, пускай парнишка немного потерпит.
Может, Иван Кузьмич лучше, чем кто-либо, сумеет приручить Яшку.
Яшка с этого дня стал чаще появляться в лагере. Он принес отпечатанные карточки, на которых среди бугров и строительного материала стояли ребятишки и Зина. У Зины было темное лицо и черные волосы, но это ничего, это передержка. В следующих карточках этого не будет.
Зина по-прежнему не любила Яшку. Она заставляла себя терпеть его присутствие. Однако она все больше и больше убеждалась в том, что доброе отношение к человеку вызывает такое же доброе отношение и с его стороны. «Худой мир лучше доброй ссоры» – здесь эта пословица оправдывалась. Чем дальше, тем лучше и добрее становился этот худой мир. Яшка хоть и не стал ласковей, все-таки кое в чем начал уступать. Он уже не плевался, не дразнил маленьких и, кажется, перестал попрошайничать на улице.
Через Кондрата она знала, что Яшка теперь все вечера проводит у Ивана Кузьмича, что он без конца возится с пленками, печатает, проявляет и даже ходит фотографировать один – Иван Кузьмич дает ему фотоаппарат.
«Мы его выведем в люди, – похвалилась как-то Зина отцу. – Важно сначала чем-нибудь увлечь человека…»
«Ну что ж. Сначала увлечется, а потом надоест, – ответил отец. – Так тоже бывает».
Зина удивленно посмотрела на отца:
«Как ты можешь так думать, папа? Вот увидишь, мы этой зимой его в пионеры принимать будем!»
Отец с сомнением пожал плечами.
«Хорошо, если так. Буду рад и за него и за тебя».
Этот разговор огорчил Зину. А что, если и правда Яшка позабавится, да и уйдет снова на улицу попрошайничать, добывать деньги на кино и папиросы? А потом, может быть, и воровать. И что же тогда окажется? Что Зина и радовалась напрасно, и преодолевала свою вражду напрасно, и что никак она на Яшку не повлияла, и что никакой она не воспитатель и не вожатый.
Но нет, нет. Просто отец слишком осторожен. Ему нужны факты. Ну что ж, дай время, будут и факты! Вот посмотрим, что ты тогда скажешь, папка, недоверчивый человек!
…Был тот предвечерний час, когда рабочий день на заводе близится к концу, когда вахтер, поглядывая на часы, готовится дать гудок, а хозяйки начинают накрывать на стол. Мирный час, когда семья собирается к обеду и отдыху.
Зина тоже накрыла на стол. Обед был готов. Сегодня ей даже удалось сделать рисовый пудинг с клюквенным киселем. Антон уже похаживал из комнаты в кухню и поглядывал на кастрюлю с киселем, который остывал на окне.
В дверь позвонили. Антон бросился открывать:
– Папка!
– Какой папка? – сказала Зина, невольно встревожившись. – Еще гудка не было!
Звонил Кондрат. Он хмуро поздоровался с Зиной.
– Что случилось, Кондрат? – спросила Зина, чувствуя что-то недоброе, что касается и ее.
Кондрат мрачно посмотрел ей в глаза:
– Яшка сбежал.
Яшка сбежал! Зина неожиданно почувствовала смутную радость. Яшки нет, он, наконец, сделал то, чего когда-то так хотелось Зине. Его нет, он больше не будет приходить и пугать Антона, и Зине не надо будет напряженно следить за ним и изыскивать пути к сердцу этого неприятного и даже противного ей человека! Неужели это правда, неужели Яшка сам, по своей воле, освободил ее от своего присутствия?!