Личный демон. Книга 2
Шрифт:
— Кедеш! Подойди, — негромко приказывает он. И Велиар — наконец-то! — как по волшебству, оказывается рядом, чтобы принять свою новорожденную дочь. Эби не кричит и не плачет, а только жалобно стонет, как будто ей не нравится то, что она видит.
Чудо свершилось, но Саграда совершенно не знает, что с ним делать. Она может лишь уронить голову на подушки и смежить веки, проваливаясь в сухую, пыльную тьму, просеиваясь в нее, словно песок — в нижнюю колбу часов.
У Кати никогда не было собственного дома. Конечно, у катиных родителей имелась дача — сарайчик в три окошечка, со скрипучими дверьми и ставнями, скрипучими полами и лестницами, скрипучими балками и перегородками. Даже крыша у этого архитектурного недоноска скрипела, каждую ночь жалуясь на
Зато дом Тинуччи, будь он человеком, оказался бы чопорной старой дамой, идеально причесанной и подкрашенной, ехидной и остроглазой. И пускай у него точно так же кряхтят балки и ступени, а двери и ставни поют на все голоса, открываясь по утрам, благодушие и самодовольство проникают в каждый изданный звук. Это не просто дом — это храм семейных ценностей.
Как спалось? — спрашивает высокая кровать с изголовьем могучим, будто алтарная перегородка. Будешь завтракать? — интересуется порог кухни, отполированный ногами многих поколений, словно порог церкви. Кофе? — предлагает буфет, заставленный резной старинной посудой, точно ризница. Катерина бредет, безмолвно кивая, подхватив подол слишком длинного халата. Прибыв сюда в одной только дырявой альбе, она сразу же сделалась обладательницей обширного гардероба, в котором не было ни единой вещи катиного размера: сестры-золовки-невестки Тинуччи все как на подбор оказались дамами крупными.
Катя пересыпает смолотые зерна в узорчатую арабскую даллу, [116] возится с плитой хитрого устройства и, конечно, обжигается, шипит и ругается сквозь зубы. Неумеха. Привыкла к навороченным кофеваркам. А за время, проведенное в Ватикане, и вовсе привыкла, чтобы все подавали.
— Ваше свя… Каталина, давай помогу! — чертиком из коробки выскакивает Тинучча. И смотрит на гостью с боязливой нежностью, всем своим видом выражая готовность к услугам. Катерина не верит в людскую благодарность: люди не умеют быть благодарными, но отлично умеют бояться. Ее укрывательница, сообщница беглой самозванки, еретички, осквернившей Престол, окажется в допросной в тот же миг, как ее перестанет защищать всесильная десница камерленго, хоть бы и бывшего. Тинучча это знает. Катя это знает. Это знает Люцифер. Но все трое молчат, делая вид, что они — семья, или что-то вроде.
116
Родственный турке (джезве) предмет — кастрюлька с длинным изогнутым носиком и одной ручкой, используется для варки кофе в Саудовской Аравии — прим. авт.
— А бискотти [117] будут? — жалобно спрашивает Катерина и делает брови домиком.
Тинучча грозит ей пальцем: сначала фокачча с рикоттой и зеленью, потом фрукты, каштановый мед и сок. Ребенку нужны фрукты, овощи, сыр — всё то, чего на завтрак есть не хочется. Катя уверена, что ее ребенку ничего не нужно. Денница-младшая родится крепкой и здоровой, даже если ее мать перестанет есть, пить, дышать, впадет в кому или умрет. Владыка преисподней не позволит ангелу смерти коснуться дьяволова отпрыска — ни ровным ножом, ни зазубренным. А вот насчет себя Катерина не уверена: нить ее судьбы, как и у пиратки Кэт, может оборваться вскоре после рождения дочери, а может и до.
117
Традиционное итальянское твердое печенье, которое подают на десерт и окунают в Vin Santo, десертное вино, в кофе или чай — прим. авт.
Катя сидит и покорно жует апельсин, глядя в сад через распахнутое окно. Она старается не замечать непроглядно темных, поджидающих теней, что делают солнечное утро — землисто-серым. Над игрушечными, краснокирпичными крышами итальянской деревушки будто чья-то длань простерта — подсвеченная алым между пальцами, выше тучи, темнее ночи, неумолимей грозы. И гаснет солнце, огненная птица, плывущая в синеве, и от луны остается малый осколок, выглядывающий из-за края ладони: как, грешники с Проклятого холма, вы еще живы?
Да, мы еще живы. Мы печем бискотти, доим коров и режем кур — так мы питаем свое тело. Мы ходим в церковь, легко преклоняя колено в проходе между скамьями, мы не слушаем священника, рассматривая, кто во что одет — так мы питаем наши души. Не самые худшие души, не хуже соседских. Отчего же мы грешники — а вы нет? Оттого, что на повозке, запряженной могучими вороными конями, к нам приехала женщина в белом порванном платье — и мы не сразу поняли, что это не платье?
Наверное, о грешной деревне, в которой нашли приют сатана и антихрист, сложат легенды, думает Катерина. Тинуччу обвинят в том, что она, ведьма, вызвала нечистого и его шлюху из адских недр ради глупых, женских, извечных целей: защитить непутевое дитя свое, дать ему прожить еще день, еще год, еще десяток лет. За эту малую отсрочку и пострадали все односельчане, включая людей праведных и набожных. Никого не пощадил враг рода человеческого, даже монашки из сестринской обители впали в разврат и плясали голые в лунном свете.
А что? Это мысль! — хихикает Денница-младшая где-то на дне катиной души. Можем устроить, хочешь?
Ничего я не хочу, думает Катя. Я сижу, ем полезные тебе фрукты и размышляю об удивительной легкости, с которой люди навлекают проклятия на себя и своих близких, искренне желая им добра.
Чей-то сынок крадет девицу из отчего дома, мать, боясь мести оскорбленного семейства, молит о спасении оболтуса, не зная, что желание исполнит тот, кто, собственно, их всегда и исполняет. Тот, кого неблагодарные людишки зовут князем тьмы, отцом лжи, ненавидящим свет, клеветником, разрушителем, искусителем, лукавым. Знали бы они, что именно он, Хаборим, [118] протягивает им на темных ладонях исполнение заветной мечты. А завет, из которого рождается мечта, начертан отнюдь не Люцифером. Разве он, утренняя звезда, сын зари устроил так, чтобы мать любила дитя больше дорогих односельчан? Он всего лишь оказался рядом с отчаявшейся матерью, когда той была нужна помощь, но никто из добрых людей не спешил ей помочь. А сатана подсуетился. И теперь без всякой магии и ангельских штук с доставкой чудес на дом у нее, у Кати, есть стол, кров, ложе и медицинская помощь. То ли до тех пор, пока не родит, то ли до тех пор, пока не познает вечность.
118
Ивритский синоним имени Сатаны — прим. авт.
Еще одно желание, высказанное в опасной близости от Исполнителя. Вечность счастья. Вечность покоя. Вечное безоблачное утро за столиком, накрытым для завтрака. Почему нельзя было дать Саграде просимое? Почему ее заставляют выстрадать желанную вечность? Почему всегда либо — либо: либо ты получаешь из рук дьявола все, о чем мечтал — извращенным, опоганенным, неприкасаемым; либо кровью, слезами, потом, всеми рассолами собственного тела оплачиваешь драгоценную и недостаточную малость, крупицу того, о чем просил… не зная, кого просишь.
Катина рука дрожит, по поверхности кофе бежит рябь, тишина облачной сенью опускается на холм, тесно заставленный белыми домиками с красными крышами. И течет из тишины жестокий, бесчеловечный и бестелесный голос: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои».