Личный досмотр. Последний бизнес
Шрифт:
— Ты имеешь в виду инструментальный? — спросил Огнев.
— Хотя бы.
— А я тебе скажу, в чем тут дело.
Огнев закурил и протянул пачку Артамонову. Тот отрицательно покачал головой.
— Ладно. Я тоже брошу, когда в отставку выйду. — Огнев положил на стол папиросы и, собираясь, как видно, говорить немало и обстоятельно, поплотнее уселся в кресло. — Так вот. Главное, видишь ли, в том, что скучно хлопцам улицу утюжить. Мне так однажды паренек один и заявил. С инструментального. «Девчата, — говорит, — просто смеются». И я согласен. Полностью.
— А я не полиостью.
— Ты
Артамонов слушал внимательно, сам пытаясь разобраться в смутных и беспокойных мыслях, которые уже не первый день осаждали его. Он чувствовал в словах Огнева лишь краешек той правды, того главного, до чего он так давно пытался докопаться, что стремился понять.
Павел Григорьевич вспомнил: действительно, загорелись ребята a красным уголком, особенно после того, как познакомились в больнице с тем раненым студентом. А потом они уже сами вызвались разыскать пропавших мальцов — это было после того, как в штаб прибежали те заплаканные, измученные женщины и рассказали, что творится у них дома. И каждый раз при этом ребята волновались, горячились и не считали потраченное время.
Так в чем же дело? Неужели прав Огнев? Неужели главное во всех этих случаях — риск, опасность, поиски? Нет. Что-то другое, куда большее, двигало ими, хотя они и сами, наверное, не осознавали это.
Что же именно?
И вдруг мелькнула догадка. Ну, конечно! Как же он раньше этого не понимал?
У Павла Григорьевича даже чуть-чуть порозовели от волнения скулы, и он машинально потянулся к лежавшим на столе папиросам.
— Не в том дело, — резко произнес он.
Огнев, угадав его состояние, с удивлением посмотрел на Артамонова. Всегда спокойный, выдержанный, Павел Григорьевич сейчас действительно волновался, хотя внешне это выразилось в таких малоприметных деталях, что заметить их мог только опытный глаз Огнева.
— И тебя проняло. Ну, давай излагай, — сказал он.
Артамонов между тем уже справился с охватившим его волнением и заговорил своим обычным невозмутимым тоном, но слова его были необычны, ибо они отражали чувства, которые неожиданно пробудились в нем. И эти слова тоже удивили Огнева, так несвойственны они были Павлу Григорьевичу.
— Видишь ли, — не спеша заговорил он, — любая человеческая беда, любое человеческое горе всегда вызывает отклик в людском сердце, если оно, конечно, открыто добру. Ну, а если эту беду, это горе причинили какие-то люди, то появляется еще и злость и желание наказать таких людей. Так вот, разгромленный красный уголок, раненый парень в больнице это именно такая беда. Пропавшие ребятишки, их заплаканные матери и неустроенные семьи — это именно такое горе. И наши хлопцы не могли не откликнуться на все это. Будь спокоен, они не сыщики, и не так уж их увлекают сами поиски, сами опасности. Они просто
Артамонов положил на стол пачку папирос, которую все это время вертел в руках.
— Все верно, — задумчиво согласился Огнев, потом упрямо тряхнул головой, — но к этому все-таки надо приложить и риск, и опасность, и разгадку чего-то.
Павел Григорьевич усмехнулся.
— Приложить — да. Но это, повторяю, не главное. А что касается тех рапортов и сводок, то тут, брат…
Он не успел закончить. В комнату вошли Николай Вехов и Коля Маленький.
— Не пришел еще? — спросил Николай, подходя к Артамонову.
Павел Григорьевич взглянул на часы и озабоченно покачал головой.
— М-да, четыре. А занятия в школе в половине второго кончаются. Что бы это могло значить?
В это время Коля Маленький о чем-то допытывался у Огнева. И тот, наконец, ответил:
— Магазин этот нашли. Да жаль, поздно.
— Это как понять? Ну, не тяните душу, Алексей Иванович! Кажется, народ здесь свой. Доверять можно.
— Конечно, можно, — улыбнулся Огнев. — Так вот, сегодня я еще раз с Федором толковал. Ночью-то он пьяный был, да и я спешил. Оказывается, общий наш знакомый магазин ограбил и… — он вздохнул, — сторожа убил.
— Убил?!
— Да. А путь к нему пока только один — через того самого Уксуса. А к Уксусу — через ваших ребят, вернее — через Блохина Витьку. А его-то вот и нет.
Огнев досадливо махнул рукой.
— Нет, так будет! — воскликнул Коля Маленький. — Чтоб я не родился!
Артамонов озабоченно сказал:
— Наверное, в школе что-то случилось. Родителей мы предупредили.
— А как узнать? — спросил Огнев.
— В школу надо позвонить, — ответил Николай. — Ольгу Ивановну, их классного руководителя, вызвать, или еще там учитель есть, Игорь Афанасьевич.
Коля Маленький весело отозвался:
— Его, его! Это такой старик, обсмеешься!
— Почему обсмеешься? Старик что надо, — возразил Николай и, обращаясь к Артамонову, добавил: — Он Витьку Блохина хорошо знает и с нами дома у него был. С дедом его, знаете, какие разговоры о воспитании вел? Заслушаешься!
Артамонов позвонил в школу, но никого из учителей там уже не было.
Когда Игорь Афанасьевич возвратился домой, он с удивлением обнаружил, что жена и дочь тоже дома и обедать собираются вместе с ним.
— Ну, знаете… не ожидал… — обрадованно заявил он, Усаживаясь к столу и по старой привычке засовывая салфетку за ворот. — За последние дни просто одичал. Мы же, например, с дочкой и двух слов не сказали.
— Очень много работы в библиотеке, — вздохнула Маша.
Лицо Игоря Афанасьевича неожиданно приобрело тревожное выражение, и он взволнованно сказал:
— Ты вообще преступно относишься к своему здоровью. Когда ты, наконец, пойдешь к врачу? У тебя слабые легкие, больное сердце, повышенная утомляемость. И целый день без воздуха! Надо что-то предпринимать в конце концов! Я просто не знаю, чем это все может кончиться… Ты окончательно погубишь здоровье и тогда…