Личный досмотр. Последний бизнес
Шрифт:
Работу на Северной выдерживали только «старички», люди с большим опытом и закалкой.
К этой категории и принадлежал встретивший Шалимова седоватый, в очках Николай Захарович Волжин. Очень высокий, широкий в кости, неуклюжий Волжин казался совершенно неуместным в этой маленькой, тесной комнате, его хотелось поместить в пакгаузе, рядом с самыми высокими и тяжелыми ящиками. Волжин и сам чувствовал себя неуютно в такой тесноте. Потоптавшись с минуту у стола и обменявшись с Шалимовым приветствиями, он тут же предложил ему пойти
— Я что, по-вашему, «Волги» никогда не видел? — раздраженно спросил Шалымов, подвигая стул поближе к печке. — Рассказывайте лучше.
Волжин покорно уселся за свой стол, вздохнул и с неожиданным проворством принялся перебирать высокую стопку бумаг. Тонкие папиросные листики, то белые, то фиолетовые, то зеленые, с шелестом приподнимались, словно прилипнув к его заскорузлым, толстым пальцам. Наконец Волжин вытянул из стопки несколько сколотых листиков и, поправив очки, сказал:
— Дело тут такое, Анатолий Иванович. «Волга» эта идет за рубеж новехонькая, на спидометре четыреста километров едва. Хозяин — репатриант, сдал ее нам здесь, в Бресте. А сам следует из Москвы. Неясно. Разобраться бы надо с ним…
— У вас он был?
— А как же? И я его ласково так попросил еще раз зайти. Вот… — Волжин бросил взгляд на наручные часы. — Через час будет здесь.
Шалымов, недовольно морщась, потер подбородок.
— Через час. Вы думаете, у меня только и дел, что каждый час сюда ездить?
— Ну, может, я сам…
— Сам, сам, — все тем же раздраженным тоном перебил его Шалымов. — А чем тогда мне прикажете заниматься? «Волга» эта «чепе» или нет, я вас спрашиваю?
— Ну, «чепе», конечно.
— То-то оно и есть. А вы — «я сам». Волжин благоразумно промолчал, и Шалымов уже спокойнее, но с тем же кислым выражением на узком морщинистом лице добавил:
— Машину не отправлять пока. Хозяина ко мне на Центральную. Документы давайте сюда. Все.
Он встал и напоследок, приложив руки к горячему кафелю печи, все тем же тоном спросил:
— Что же сын-то, женится он у вас или нет?
— Его дело, — нахмурился Волжин. — Мы не препятствуем. Новую голову, как говорится, не приставишь.
Шалымов строго погрозил пальцем и задумчиво сказал:
— Не мешай молодым, Николай Захарович. Жить им. — И уже другим тоном деловито добавил: — Ну, я поехал.
Он спрятал теплые руки в карманы и ногой приоткрыл дверь в пакгауз. Волжин пошел провожать начальство до машины.
Всю дорогу обратно до вокзала Шалымов угрюмо молчал. Петрович только поглядывал на него, но заговорить не решался.
Не успел Шалымов приехать, как его сразу же позвали в досмотровый зал, где спешно заканчивали «оформление» пассажиров экспресса Брест — Берлин, отходившего через несколько минут. Потом Шалымов провожал поезд Брест—Варшава.
После шума и гама в досмотровом зале кабинет, в котором расположился Шалымов, показался Анатолию Ивановичу поистине райским местом. Он привольно раскинулся в широком кресле, вытянув усталые ноги, и даже расстегнул воротничок.
Не успел Шалымов насладиться покоем, как в дверь заглянула машинистка, выполнявшая обязанности секретаря.
— Анатолий Иванович, тут к вам пришли.
Шалымов застегнул воротничок и этим движением как будто стер с лица выражение покоя и добродушия.
В кабинет вошел молодой человек лет двадцати семи в сером, модно сшитом драповом пальто и в не менее модной шапке-«москвичке» из серого каракуля, Яркое, красное с синим, пушистое кашне и кожаные перчатки цвета яичного желтка довершали наряд. Движения посетителя были энергичны, держался он уверенно и свободно. Веснушчатое, улыбчивое лицо его излучало душевное расположение и доверие ко всем людям вообще, и к таможенному начальству в особенности.
— Чуяновский, — вежливо представился он, снимая шапку. — По вопросу о моем авто.
Хмурая и, казалось бы, малосимпатичная физиономия Шалымова нисколько его не смутила. Пока таможенник знакомился с его документами, Чуяновский с интересом и довольно бесцеремонно осмотрел кабинет, потом отдельно письменный стол, задержал взгляд на стопке книг возле чернильного прибора, верхняя из которых оказалась Уголовным кодексом БССР. Чуяновский, прочитав название, выразительно приподнял брови, как бы отмечая что-то про себя, и тут же, словно спохватившись, быстро перевел взгляд на Шалымова. Тот как раз в этот момент оторвался от бумаг и, словно нехотя поглядев на Чуяновского, спросил:
— Значит, всей семьей переселяетесь?
— А как же? Не могу же я мать одну отпустить? Не молодая уже, да и болезни. А братишка с сестренкой школьники еще. Что с них взять? Им еще давать надо. Разве мать одна их вытянет? Да ни в жизнь. Вот мы с женой и постановили.
— Супруга-то ваша по специальности кто?
— Секретарь-машинистка. У начальника нашего треста работала. Пришел, знаете, как-то на прием — не пустила. Так и познакомились. И как я этого тревожного сигнала не учел — не понимаю.
— А сами где работали?
— Я-то? В «Главросжирмасле», старшим экспедитором. Кое-кто, конечно, себе на пользу этот жир и масло обращал. Не без того. Но у меня, знаете, принципы есть: бедно, но честно. Мы с вами лучше спать будем спокойно. Верно?
Чуяновский говорил охотно, весело поблескивая глазами, стараясь своими ответами то растрогать, то рассмешить Шалымова или, наконец, сыграть на его гражданских чувствах. Но хотя проделывал он все это с большим искусством, Шалымова всего передергивало от еле сдерживаемой неприязни. Одновременно он все яснее понимал, что вести себя надо осторожно, что дело здесь, очевидно, серьезное и одним неверным вопросом можно испортить все. «Тебя бы сюда, вертихвостка, — со злой насмешкой подумал он вдруг о Люсе Шмелевой. — Попробуй управься с таким судаком».