Личный поверенный товарища Дзержинского. Книга 3. Барбаросса
Шрифт:
– Мне сдаётся, что Сам не извлёк выводов из поражений первого года войны, – сказал я. – Снова руководство войсками на уровне лозунгов и криков «запорю!». Один приказ 227 что стоит. Что за срочность встречи?
– Письмо от самой высшей инстанции СССР в самую высшую инстанцию Германии. И предать лично в руки, – сказал Миронов и достал пакет с красной печатью и оттиском в виде латинской буквы S.
– А ты поконкретнее сказать не можешь, от кого и к кому? – спросил я.
– А ты сам догадаться не можешь? – усмехнулся товарищ Голомб.
– Мне догадываться не положено. Мне нужно точно знать, от кого и кому, потому что передай я это письмо не тому лицу, которому оно адресовано, то последствия простой нахлобучкой не ограничатся, – сказал я с некоторой долей раздражения. – В Москве считают, что они самые главные везде и все у них на посылках работают.
– Мне тоже не сказали, от кого письмо и кому его передать, – вдруг заволновался Миронов. – Я не думаю, что Берия начнёт переписку с Гиммлером и пригласит его на шашлыки куда-нибудь на берег Чёрного моря.
– Хорошо, я буду передавать письмо через Мюллера, но учти, что за мной сразу же будет установлена слежка для выяснения личности курьера, поэтому сообщи в Центр, что сигналом для передачи ответа будет объявление с поздравлением фрау Марты, отмечающей столетний юбилей. Название улицы будет названием станции метро, номер дома – дата, номер квартиры – время. Ко мне пока не появляться, пока я сам не дам сигнал в условленном месте.
Снова я оказался в своей стихии. Снова пошла переписка между руководителями воющих держав. Правда, неизвестно, как к этому отнесётся товарищ Гитлер, но как отнесётся товарищ Сталин к тем, кто являлся передаточными звеньями этой цепи, я знал наверняка.
Глава 25
Через час после окончания встречи я уже звонил Мюллеру и договаривался о срочной встрече с ним. В данной ситуации любое промедление смерти подобно.
– Что случилось, дорогой коллега Казен, – спросил меня Мюллер, стоя в дверях в домашнем халате и в тапочках. Он совсем недавно пришёл с работы. Поужинал простой едой, так как не снабжался из распределителей для номенклатуры и хотел пораньше лечь спать. – Проходите, на пороге дела не решаются, если они действительно важные.
Мы прошли в его кабинет.
– Выкладывайте, – приказал шеф.
– Группенфюрер, сработала эстафета, – сказал я.
– Какая эстафета, – не понял Мюллер.
– Эстафета передачи конфиденциальных сообщений между руководителями государств, шеф, – сказал я.
– И…, – Мюллер предложил мне продолжить мне сообщение.
– Вот конфиденциальное письмо от Сталина фюреру, – сказал я и подал ему конверт.
– А почему это письмо передали вам, коллега Казен, – со мною уже разговаривал всесильный начальник гестапо.
– Потому что я с 1914 года являюсь звеном этой цепи, о чем есть отметка в моём личном деле группенфюрер, – доложил я.
– Да, да, я помню, – сказал шеф, – но я думал, что эта цепочка порвалась с уничтожением монархий в Германии, Австрии, России. А она, оказывается, действует. И кому вы сможете передать конфиденциальное сообщение?
– Любому главе государства Европы, – сказал я.
– Это хорошо, – Мюллер в задумчивости провёл рукой по голове, поглаживая свои волосы стриженые под бокс. – А что с этим письмом прикажете делать?
– Не моё дело давать вам советы, группенфюрер, – сказал я, – но вспомните, что говорил старик в отношении фотографий.
– Кого вы конкретно имеете в виду, коллега Казен? – спросил меня Мюллер.
– Я имею в виду рейхсляйтера, – сказал я.
– Вы подтвердили моё мнение, коллега Казен, – сказал Мюллер. – Вы на машине? Ждите меня внизу. Я сейчас созвонюсь и выйду.
Через пятнадцать минут мы уже мчались в сторону партийной канцелярии. Была ночь, а Борман ещё не уходил с работы.
– Сворачивайте налево, – шепнул мне Мюллер.
Я припарковался на стоянке для четырёх автомобилей. Конечно, на эту стоянку могли припарковаться только четыре «фольксвагена» или два «майбаха».
Мы подошли к неприметной калитке, и шеф нажал кнопку звонка. Что-то щёлкнуло в динамике рядом с кнопкой. Мюллер назвал свою фамилию. Дверь открылась.
– Группенфюрер, – сказал я, – вас все знают, и вы везде вхожи.
– Не обольщайтесь, – бросил мне шеф, – партия – это СС, СС – это партия, и все они в ведении гестапо. Меня с удовольствием бы растерзали на тысячу частей и уничтожили все досье, которые хранятся у нас, но, пока они это не могут сделать, они вынуждены терпеть меня.
Мы вошли в партийную канцелярию с чёрного входа. Молодой человек в строгом костюме провёл нас в комнату, в которой стоял столик, около которого было четыре кресла. Небольшой книжный шкаф и горка с хрусталём дополняли интерьер, освещённый торшером с абажуром кремового цвета.
Минуты через три в комнату вошёл Борман.
Хайль Гитлер, майн геррен, – поприветствовал он нас. Возможно, что будь он наедине с Мюллером, они бы обменялись рукопожатием, но в присутствии постороннего человека нет необходимости подчёркивать уровень их взаимоотношений. Поэтому партийное приветствие было очень удобно, чтобы поздороваться сразу со всеми. Как у военных, поднёс руку к козырьку и поприветствовал сразу всех и каждого индивидуально. – Только три минуты, партайгеноссе Мюллер, – произнёс он и приложил руку к сердцу в качестве подтверждения искренности его слов.
– Здесь письмо Сталина фюреру, – сказал шеф гестапо и положил письмо на столик. – Что будем делать?
– Кто-то уже читал это письмо? – спросил Борман, не сводя заворожённого взгляда с конверта.
– Кто же его будет читать, если оно адресовано лично фюреру, – сказал Мюллер.
– Да, действительно, – согласился Борман, приподнял письмо за один из уголков конверта и осмотрел его. – А где написано, что оно фюреру? – ехидно спросил он.
– Это конфиденциальное письмо, – сказал Мюллер, – и я допускаю, что оно не имеет обращения к адресату и подписи писавшего, чтобы не оставлять следов в архивах и официальных документах.