Личный тать Его Величества
Шрифт:
Кривоустов. И в самом деле, не упомнить…
При Гришке-Самозванце какой-то Кривоустов состоял, Фонькой звали… Родич этому, наверное… Да при боярине Воротынском того же прозвища подручный имеется, Лавруха, вроде как…
А Георгий… Не вспоминается…
– Вы с Ванькой Сукиным нашу усадьбу разоряли… Батянька мой Орешек-крепость от басурман свейских боронил, а вы, тати, нас зорили!.. Сукин-то сгинул где-то, не найти… А ты – вот он, свёл нас случай…
Сукин…
В памяти ворохнулось что-то…
– Изменился ты, тать! – продолжал Кривоустов. – Да только вот тут, в
Уж не тот ли это случай, когда Васька Тёмкин ябеду на Сукина подал… – озарило Воейкова.
С Ванькой они тогда много накуролесили, есть что вспомнить, есть что отмаливать…
Год 1572-й Новгород Великий
А как служба государева начиналась! Чудо как замечательно! И кто бы мог представить, чем завершится!..
Не дано человеку провидеть будущее! И счастье его в том!
Воистину: не бахвалься успехами, пока идёшь по жизни – итог её уместно подводить лишь перед ликом Вечности, на смертном одре, оплакиваемый детьми и внуками, друзьями и близкими, когда получишь окончательное отпущение грехов и святое причастие!
Ежели, конечно, Господь всеблагой явит на то свою милость! Если жизнью своей заслужишь такую кончину!
Да только разве ж думаешь об этом, о старости своей, да о кончине неведомо когда грядущей в окружении внуков, когда молод, силён, здоров, да ещё везёшь благую весть, возвращаясь с самой первой в твоей судьбе войны!
…Кавалькада всадников, простучав копытами лошадей по дощатому настилу моста, ворвалась в Новгородский детинец ясным августовским утром через Пречистенские ворота.
Ваньку Воейкова царапнул тревожный взор Богородицы, лик которой глядел со стены башни на всех, подъезжавших с моста через Волхов. Тоже, небось, вестей ждёт, заступница…
Охранявшие ворота стрельцы ещё загодя кричали:
– Ну что, братцы?.. С чем едете?..
– Победа! – крикнул скакавший впереди Иван Сукин – гонец Михайлы Воротынского. – Побили басурмана!.. Вдребезги!!!
– Разбили! – не в силах удержать радость, заорал и Ванька Воейков, сорвав с головы шапку и размахивая ею. – Победа!..
– Слава! – потрясая бердышами, дружно, радостно, хотя и вразнобой вскричали стрельцы-привратники. – Спасены!.. Спасибо, Господи!.. – и крестили подъехавших. – Благослови вас Господь за добрую весть, братцы!..
– Где государя-то искать, служивые? – на мгновение чуть придержав кобылу, спросил гонец.
– В Софии он, молится!..
Благодарственно махнув рукой, Сукин решительно взял правее – видать, случалось бывать в Великом Новгороде и раньше.
Вокруг строгого высокого Софийского храма с белёными стенами толпился народ: ратники, мастеровые, монахи… Заслышав торопливый топот множества копыт, оглядывались, а, увидев трепещущий над вершниками вестовой флюгер, поспешно расступались.
Гонец бросил повод на шею тяжело водившей боками лошади, соскочил на землю – затёкшие от долгой скачки ноги повиновались с трудом. Устремился к распахнутым чугунным дверям, покрытым какими-то отлитыми фигурками. Стараясь не отстать, Воейков поспешил за ним – хотя и не по чину ему, в общем-то. Юношу переполняла радость, хотелось если не самому сообщить о победе государю, то хотя бы присутствовать при этом моменте.
– К государю от воеводы Воротынского! – Иван Сукин, сдёрнув шапку и торопливо обмахиваясь летучим крестом, решительно вклинился в раздавшуюся под его напором толпу. – Где царь-батюшка?..
До того Меньшому Воейкову видеть государя Ивана Васильевича не доводилось. Однако теперь распознал его мгновенно. Хоть и выглядел тот не по-царски: в простой холщовой рубахе, с крестом тёмного дерева на суровой нитке, босой – а пол-то каменный, холодный, местами неровный, выщербленный… Только перстни с драгоценными каменьями сияли на пальцах царёвых – по всей видимости, просто по рассеянности не снятые.
Но не по сияющим самоцветам узнал юноша царя. По взгляду! Видный высокий сухощавый мужчина с выбритой головой, длинными усами и тёмно-рыжей бородой смотрел на протиснувшихся к нему гонцов тревожно. Тревожно-то тревожно, а и властно; сразу чувствовалось, что это человек крутого нрава, и право на такой норов имеет природное. Могучие руки крепко сжимали посох с железным осном и литым же фигурным навершьем.
– Победа, государь! – чётко и коротко доложил гонец, торжественно перекрестившись. – Воевода твоего войска князь Михайла Воротынский велел сообщить. Орда Девлетки разбита наголову, у него сын и внук в сече полегли, сам же хан едва вырвался и ноги в степь унёс… Советник евонный ближний в полон захвачен, сюда его везут на твой суд…
Царь ничего не ответил гонцу. Отвернулся к иконе, вскинул бороду, широко наложил на себя крест.
– Слава тебе, пресвятая Богородица! Слава, святые заступники!
А по залу покатился сдержанный восторженный гул.
…Обстоятельно говорили позднее.
В воеводином подворье накрыли щедрые столы. За центральным уселся сам государь, за другими – приближённые. Пригласили и привёзшего добрую весть гонца, дозволив ему взять с собой на пир кого сочтёт достойным.
В числе избранных оказался и юный Меньшой Воейков – ему Сукин благоволил. Воейкова по крестильному имени сейчас редко называли, всё больше родовым реклом-прозвищем: Меньшой. Как же: государь именем Иван, Сукин Иван, сын воеводы Воротынского, сидевший тут же, тоже Ванька…