Лицо в тени

Малышева Анна Витальевна

Алина заколебалась. Она стояла у своей калитки и раздумывала, куда двинуться. В их доме было, естественно, темно. Все, как она оставила, когда уезжала отсюда. Ей вовсе не хотелось туда идти, теперь Алина поняла это очень отчетливо.

«Загляну к старухе, – решила девушка. – Она все-таки принимала участие в Маринке, той ночью. И даже если она почти выжила из ума – все-таки от нее можно что-нибудь узнать».

Она самостоятельно отперла калитку – щеколда легко поднималась, если просунуть руку между широко расставленными досками ограды. Пошла к дому. Собаки тут не было. У бабы Любы несколько лет назад жил какой-то

рыжий барбос, но он околел, а старуха нового не заводила. Она всегда жила одна – сколько сестры себя помнили. Когда они были детьми, баба Люба вовсе не выглядела старухой. Но они уже тогда так называли эту женщину – деятельную, коренастую, когда-то, несомненно, весьма привлекательную. У бабы Любы был единственный сын – он давным-давно жил где-то на Урале. Больше никого. Она сама вела хозяйство, изредка, раз в месяц, ездила на электричке в церковь (своей в поселке не имелось) и целыми днями копалась в огороде. Алина привыкла к ней до того, что если бы однажды не обнаружила за забором этой скрюченной жалкой фигурки, то почувствовала бы себя обокраденной.

– Баб Люб? – вопросительно крикнула она, стукнув в окно. – Это я, Алина.

В ответ послышался пронзительный кошачий крик. Когда пес околел, соседка завела кота, и этот кот стоил нескольких собак. Если он был сыт, то вел себя вполне благодушно. Но если бывал чем-то недоволен – кормежкой или обращением, – превращался в сущего дьявола. Баба Люба почему-то очень боялась, что этот ничем не примечательный, да к тому же скандальный зверь от нее сбежит, и на ночь не выпускала его из дома. Кот протестовал против такого ущемления своих прав, да так отчаянно, что будил ближайших соседей.

Ей открыли дверь, и Алина вошла. Кот молнией скользнул у нее под ногами и растворился в темноте огорода. Через секунду его пронзительный вопль раздавался уже на улице – он явно вызывал всех желающих на дуэль. Баба Люба выругалась:

– Да чтоб тебя! Упустила!

Алина поздоровалась и попросила разрешения войти.

– Это ты, Алечка? – Старуха, смягчившись, вгляделась в нее и побрела обратно к плите. – А я баклажаны делаю. Купила вот баклажаны. Будешь?

Девушка отказалась.

– А то в банки закатаю, до зимы не попробуешь, – равнодушно предупредила та и стала у плиты, помешивая ложкой бурое неаппетитное варево.

Алина присела к столу. Тут все было так привычно, что на миг она ощутила себя ребенком. И вспомнила, как баба Люба просила ее спускаться в подпол, чтобы поставить туда заново закрученные банки с заготовками. Или достать оттуда старые банки. Кто ел эти консервы, зачем баба Люба их так упорно заготавливала – с августа по октябрь, – оставалось загадкой. Большая часть банок у нее вздувалась, а то, что оставалось нетронутым в остальных, было совершенно несъедобно. Алина каждый раз боялась, что старуха отравится, но бабе Любе ничего не делалось.

– Ты чего приехала? – спросила старуха, меланхолично помешивая варево. Казалось, она варит не баклажанную икру, а какую-то колдовскую мазь. – С ночевкой останешься?

– Да, – кивнула Алина. Хотя до этого момента так и не успела решить – будет ли ночевать на даче.

– А где твои? В Москве?

– Все в Москве.

– И что там хорошего? Одни проститутки, – сказала старуха, как будто про себя.

Алина тихонько хмыкнула. Она знала, что баба Люба уже лет десять

не выезжала в столицу, расположенную совсем неподалеку. Видимо, с тех пор, как она стремительно начала стареть и ее настигали разнообразные болезни, Москва казалась ей все дальше, пока не превратилась в какой-то иной, запредельный мир. И смотря единственный канал по своему допотопному телевизору – кстати, канал был какой-то дециметровый, который не ловился у Алины в Москве, – баба Люба вынесла твердое убеждение, что Москву населили сплошные бандиты и проститутки. Порядочным людям там просто опасно показываться.

– Ну что вы, баб Люб, – добродушно сказала Алина. – Я ведь тоже в Москве живу.

– А? – обернулась та.

– По-вашему получается, я проститутка?

Бабка даже испугалась:

– Ты че? Кто сказал?

Алина захохотала и махнула рукой:

– Я шучу, шучу! На самом деле, их там много! Только я пока не такая!

Бабка внимательно посмотрела на нее и в конце концов тоже улыбнулась. Улыбалась она туго, будто для этого ей приходилось с трудом расклеивать ссохшийся узкий рот.

– Ну а Маринка че? В больнице? – спросила она.

– Да кто ее знает, – откровенно призналась Алина.

– Она ведь пропала.

– Как это?

– Да вот… В понедельник с утра уехала отсюда и с тех пор – ни слуху ни духу. А здесь она не бывала? Вы ее не видали?

Баба Люба отложила ложку, нащупала табурет и осторожно присела.

– Как это пропала? – испуганно повторила она. – Куда это?

– Если бы знали куда – нашли бы. Только позвонила. Денег просит. А больше – ничего неизвестно.

Старуха замерла, а потом ритмично закачала головой. Зубы она потеряла давно, и когда волновалась, то из ее речей можно было понять совсем немного. Но Алина, обладавшая в этом деле большим опытом, все-таки кое-что поняла. А именно – что когда ее сестра прибежала среди ночи, изуродованная, полумертвая – тут старуха энергично качнула головой, так что Алина даже испугалась – не свалится ли та со стула, – так вот, когда ее сестра ворвалась сюда и чуть не на коленях просила о помощи, – тогда она, баба Люба, и поняла – теперь ничего хорошего ожидать не приходится.

– До чего дожили, – прошептала старуха. – А мой Брылька-то давно помер. Если бы он был жив – я бы так не боялась. А вот теперь… И спать даже опасаюсь. Вот, затеяла консервы крутить на ночь глядя. Не могу спать и все… Наверное, скоро помру.

Брылька – так звали рыжего барбоса – помер года три назад. Но и в ту пору, когда пес был жив, он вряд ли представлял из себя надежную защиту для старухи. Даже голос у него был негромкий – пес лаял так, будто сознавал, что такое ничтожное создание, как он, не имеет на это никакого морального права.

– Баба Люба, а вы-то сами в ту ночь ничего не слышали? – спросила Алина.

Та ничего не слышала. Да и немудрено – старуха слышала что-нибудь только в том случае, если собеседник находился рядом, да к тому же повышал голос.

– Ох, да когда я ее увидела, решила – сейчас прямо и помрет, – горестно рассказывала старуха. Ей никак не удавалось свернуть с волнующей темы. – Примчалась, вломилась – глаза красные, как у черта! Аж мой кот напугался!

– И с тех пор вы ее не видели, – уточнила Алина. – Как она уехала утром, в понедельник – не видали? Вы же не спите по ночам, сами сказали!