Лидер «Ташкент»
Шрифт:
Священен для советского моряка долг помощи собрату, терпящему на море бедствие. Кто из нас не рискнул бы во имя этого своей жизнью, кто не отдал бы ее за жизнь боевых друзей! Но война жестока, суровы ее законы. И устав не дает командиру права заниматься во время боя спасательными работами, если это ставит под удар вверенный ему корабль и угрожает срывом боевой задачи.
На борту «Ташкента» кроме своего экипажа тысяча бойцов, которых мы должны доставить в Севастополь. Застопорив ход и начав спасать людей с «Безупречного», мы успеем подобрать двадцать или тридцать человек, а затем лидер неминуемо будет потоплен вместе со
Улучив минуту, когда одни самолеты сбросили бомбы, а другие еще только разворачивались для нового захода, ко мне шагнул Евгений Петров.
— Товарищ командир, а как же те люди? Когда будем их спасать?
— Когда прекратится бомбежка. Когда стемнеет, — киваю я на клонящееся к закату солнце. Но как оно еще высоко!
На мостик вызван шифровальщик старшина 2-й статьи Алексеев. Диктую ему радиограмму: «Нахожусь на месте гибели «Безупречного». Веду бой с авиацией противника. Прошу разрешения задержаться здесь до наступления темноты для спасения людей…» Радиограмма идет в два адреса — в Севастополь и Новороссийск.
А бомбардировщики не унимаются. Атакуют группами через каждые пять — семь минут. Пока удается увертываться, но осколки попадают на верхнюю палубу, и там уже есть среди армейцев и раненые, и убитые.
В бомбежке наступает пауза чуть подольше прежних. Ко мне на крыло мостика подбегает Орловский.
У него тот же вопрос, который только что задавал Петров:
— Товарищ командир, когда же будем спасать? Барказ и шлюпки готовы к спуску. Сейчас, пожалуй, можно сбавить ход…
В глазах Ивана Ивановича стоят слезы. Но должен же он, бывалый военный моряк, старший помощник командира корабля, понимать, что мы с ним не можем, не имеем права безрассудно жертвовать «Ташкентом»!
— Займитесь своим делом! — резко отвечаю старпому, и он усилием воли берет себя в руки.
Старшина Алексеев прибегает с бланком только что принятой шифровки. Это ответ командования флота:
«Следовать по назначению, помощь экипажу «Безупречного» высылается». Протягиваю шифровку Орловскому и подзываю Еремеева:
— Штурман, курс?
Тот сразу называет направление на Севастополь от той точки, где мы оказались после бесчисленных поворотов.
Я понимаю, чего стоило моим старшим начальникам отдать приказ, который мы сейчас выполняем. Они взяли на себя тяжесть этого решения — невредимому кораблю идти дальше ради того, чтобы Севастополь получил подкрепление. Решение правильное и разумное, оправданное всеми обстоятельствами. Только ничей приказ и никакие доводы рассудка не смогут заглушить голос собственного сердца. А оно знает сейчас одно: люди с «Безупречного» остались в море…
Густеют вечерние сумерки. Отвязались наконец самолеты. Мы уже далеко от места катастрофы и идем самым полным ходом, чтобы войти в жесткий график. А на мостик все поступают необычные на военном корабле вопросы: почему не возвращаемся назад? Особенно настойчивы в этом сибиряки. Их успокаивают и комиссар, и справившийся со своими нервами старпом. Но не до всех и не сразу доходит, что вернуться туда мы уже не можем.
Гибель «Безупречного» явилась одной из самых тяжелых трагедий, происшедших на Черном море с начала войны. Из четырехсот бойцов-сибиряков, находившихся на борту эсминца,
Оба краснофлотца — строевой Иван Чередниченко и сигнальщик Гавриил Сушко были вскоре прикомандированы к команде «Ташкента». От них мы узнали подробности случившегося.
В «Безупречный» попали одна за другой две бомбы. Взорвался котел, эсминец обволокло паром, он потерял ход и начал быстро тонуть, приняв много воды через пробоины. Петр Максимович Буряк отдал последнее приказание: «Всему личному составу покинуть корабль». Сам он остался на мостике и на глазах у плававших вокруг людей скрылся вместе с кораблем под водой. Погиб и сын Буряка — Володя.
По словам спасшихся краснофлотцев, на воде держалось сперва не менее ста пятидесяти моряков и солдат. Фашистские изверги долго и методично расстреливали их с воздуха из пулеметов. Помимо бомбардировщиков, снизившихся до бреющего полета, гнусным убийством беззащитных людей занимались специально прилетевшие семь «мессершмиттов».
Наши боевые товарищи до конца сохраняли мужество, ободряли друг друга. Когда к ним стал приближаться «Ташкент», моряки «Безупречного», не думая о себе, тревожились за нас. Они отдавали себе отчет, что лидер тоже погибнет, если застопорит ход и начнет подбирать тонущих.
Сушко и Чередниченко подтвердили: целые группы моряков, державшихся за плавающие обломки, жестами показывали, чтобы мы не задерживались, шли дальше. Это была последняя воля героев, их наказ оставшимся в строю…
Один за двоих
Все на «Ташкенте» настолько потрясены гибелью «Безупречного», что как-то уже не вызывают особого волнения ни атаки одиночных самолетов, преследующих лидер даже при луне, ни ожидание встречи с торпедными катерами.
А «масы» устроили нам засаду опять там же, у Феолента…
Евгений Петрович, не сходивший с мостика, признавался потом, что, оглушенный внезапными залпами носовых башен, он никаких катеров заметить не успел. Это и неудивительно. Я сам буквально секунды видел один катер, тотчас же скрывшийся за всплесками от падения наших снарядов, а немного позже — бурун другого, уже удиравшего от нас.
Зато отчетливо разглядел след двух торпед, прошедший прямо под кораблем. Никогда не забуду, как, стоя на левом крыле мостика, увидел две фосфоресцирующие дорожки, упершиеся в борт лидера в районе второго котельного отделения. Я сжал руками поручни, ожидая взрыва, казалось, неминуемого. И только минуту спустя понял: торпеды уже прошли перед носом корабля, который затем на полном ходу набежал на их след. Разумеется, я прекрасно знал, что след торпед на поверхности всегда отстает от них самих, но в те мгновения совершенно об этом забыл…
Итальянские катерники чуть-чуть поторопились. Должно быть, нервничали, не очень-то уверенно чувствуя себя в засаде. А будь залп более точным, мы не успели бы отвернуть.
Я показал удаляющийся след торпед Евгению Петровичу. Он смотрел на проходящую мимо смерть совершенно спокойно и как будто продолжал думать о чем-то другом, может быть, о судьбе «Безупречного».
Затем его вниманием завладело зарево над Севастополем. Когда переплетающиеся в небе трассы снарядов, пулеметных очередей и ракет стали ближе к нам, Евгений Петрович задумчиво сказал: