Лихачи, или Черный ворон, я не твой
Шрифт:
Станислав лег на свою шконку, зашторился, вытащил телефон, глянул на дисплей. Как знал, что есть пропущенные звонки. Целых три. И все от Риммы. Не эсэмэски, а звонки…
– Звонила?
– Дядя! У нас беда! – срывающимся на истерику голосом сообщила Римма.
– Успокойся.
Она была послушной девочкой. И действительно стала успокаиваться.
– Теперь говори.
– Герберт все рассказал Андрею.
– Что рассказал?
– Вину на себя взял.
– Идиот!.. – зло сквозь зубы процедил Казимиров. –
– А что я могла сделать?
– Я же сказал, делай что хочешь.
– Сделала. Но уже после того, как он Андрею рассказал… Он успокоился, но поздно. Андрей все знает…
– Когда это было?
– Три дня назад.
– Он мне ничего не говорил.
– Мне тоже. Только сегодня сказал…
– Может, на пушку берет?
– Вряд ли. Он говорил так, как будто точно знал… Твой сын – полный кретин.
– Не то слово… Если он дальше начнет говорить, не остановишь. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Герберт слишком много знал. И если этот идиот откроет рот, то пострадает вся семья, и он в том числе…
– Понимаю.
– Надо что-то делать.
– Что?
– Признаваться буду. Раз уж он этого так хочет, будем меняться с ним местами…
Герберт сам подписал себе приговор. И как ни жаль его, им нужно было жертвовать в угоду всей семье.
– Мне поговорить с ним? Если я скажу, он сам сдаваться пойдет. Но ничего лишнего не скажет.
– Ты в этом уверена?
– Да.
– А я не очень. Надо бы сделать так, чтобы до тюрьмы он не доехал. Ты меня понимаешь?
Потянулась тягостная для обоих пауза. Скрепя сердце Станислав призывал привести приговор в исполнение, а Римма понимала что от нее требуется – поэтому и молчала. Она не хотела делать этого, но долг перед семьей обязывал ее к повиновению.
Герберт не заставил себя долго ждать.
– Глаза у тебя плохие, – сказал он, глядя на Римму. – Что-то случилось?
Глаза у нее плохие… Никогда не слышала она, чтобы так говорили. Глаза плохие… Но ведь в самом деле плохо у нее на душе, темно, страсти холодные и липко-тягучие, как черная смола.
– Андрей все знает, – зло сказала она.
– Что знает?
– Все!!!.. Что я сплю с тобой… Что ты мать свою убил…
– Откуда?
От сильного волнения лицо Герберта пошло красными пятнами.
– От верблюда!.. Есть один такой верблюд, Герберт его зовут… Зачем ты сказал Андрею, что убил свою мать?
– Я не говорил…
– Вообще ничего не говорил?
– Говорил… Про тюрьму спрашивал. Как там живется…
– Зачем ты спрашивал?
– Сознаться хотел… Чтобы отца спасти… Чтобы ты с Андреем не была… Чтобы ты мужчину во мне видела… Я бы сознался, но ты меня отговорила…
– Ты и так сознался. Андрей знает, что ты свою мать убил…
– Но я ему про это не говорил… Хотел, но не стал…
– Про наши общие дела с ним говорил? –
– Нет, что ты! – еще больше разволновался парень. – Об этом я никому и никогда!..
– Точно?
– Точнее не бывает…
– И в тюрьме не проболтаешься?
– В тюрьме?!. Нет, и в тюрьме не проболтаюсь… А почему в тюрьме?
– Потому что там Андрей. Потому что ты спал со мной. Он из тебя душу там вытрясет, ты меня понимаешь?
– А он знает, что я спал… Думаешь, будет мстить?
– А ты так не думаешь?
– Не знаю… Он не похож на чудовище… Но все может быть… А почему ты заговорила про тюрьму?
– Ты точно идиот! Андрей все знает – за тобой скоро придут!
– Мрак! – в паническом замешательстве схватился за голову Герберт. И с надеждой посмотрел на Римму. – Ты не могла бы с ним поговорить?
– Может, ему денег дать? – язвительно скривилась она.
– Нет, деньги не помогут.
– А кто деньги ему в машине швырял?
– А-а, это я по дурости…
– А ты у нас дурной, да?
– Выходит, что да.
– И жадный…
– Это здесь при чем?
– А при том, что по тебе тюрьма плачет. А знаешь, как в тюрьме таких, как ты, называют? Крысами их называют. Крысы у своих крадут… Откуда у тебя деньги, которыми ты швырялся?
Герберта передернуло изнутри, глаза испуганно расширились, красные пятна на щеках уступили место мертвенной бледности.
– У меня есть деньги… – жалко пробормотал он.
– Деньги деньгам рознь. То были деньги из нашей последней партии… Мешок один раскрыт был, там одной пачки недоставало… Значит, твоя работа!
– Нет… То есть я не хотел… Рука сама…
Герберт затрясся, как заклинивший флюгер во время сильного ветра.
– Крыса ты!
– Я больше не буду!..
Он упал перед ней на колени, руками обхватил ее голени. Римме пришлось приложить усилие, чтобы высвободиться.
– »Больше не буду» – для детского сада, – презрительно усмехнулась она. – А ты уже взрослый. И должен отвечать за свои поступки… В тюрьму пойдешь…
– Что скажешь, то и сделаю!
– И будешь держать рот на замке. Говорить будешь только по делу – убил мать, виноват, готов нести наказание. И больше ни о чем ни слова!
– Я… Я понял… Прости меня, пожалуйста!
– Прощаю.
Римма считала себя злопамятной женщиной. Но при всем при том не умела держать зла на Герберта. Не тот он человек, на которого можно было обижаться. И даже то, что он украл деньги из общего семейного котла, не настроило ее против него. Если бы это сделал тот же Герман, Римма, не задумываясь, рассказала бы дяде Стасу и сама настояла бы на жестокой расправе. А Герберта простила уже на следующий день после того, как узнала о его проступке. И, возможно, никогда бы не завела этот разговор, если бы не обстоятельства…