Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— Остановитесь! — повеление, будто громом прокатилось по небу, — Вы не понимаете, что делаете. Это же пленные! Они сложили мечи, сдались на вашу милость.
Помолчал, ожидая чего-то, и потом обратился к ромеям.
— Стратеги, центурионы есть среди вас?
— Есть, — придал себе более-менее нарядный вид один и вышел вперед.
— Пойдешь и скажешь императору: все, что произошло здесь, плата за пренебрежение к нам, аварам. И за непризнание права нашего на Сирмию. Всем будет это, — показал на убитых — кто пренебрегает нами и хочет сделать нас своими конюхами. А еще скажешь следующее: каган Баян еще раз империи напоминает: если она намерена жить с аварами в мире, пусть платит то, что было обещано императором Юстинианом и субсидировалось империей сейчас подчиненным нам племенам; пусть выдаст нам всех, кто провинился перед нами. Если же Юстин и на этот раз не исполнит нашу волю, Сирмией не отделается, на Константинополь пойдем!
XXII
Византия, как и всякая империя, не считала убитых на поле боя. Одно знала: на все ее ратные промыслы, на содержание в повиновении захваченных недавно земель нужно шестьсот-семьсот тысяч мечников и щитоносцев. Когда их становилось меньше — и главное, ощутимо меньше — тогда вспоминала и убитых и то лишь потому, что их нужно было заменить живыми. В царствование Юстина Младшего потребность эта не сходила с уст, как стратегов, так и василевса: в легионах империи было всего лишь сто пятьдесят тысяч воинов.
Живых не приходится упрекать, так громы низвергались на покойников и прежде всего на Юстиниана Первого. Это он довел империю до такого состояния: посылал легионы в Иран или Армению и там их оставлял, посылал в Африку, Италию — и тоже как бы в пропасть. А о пополнении не заботился, возлагал надежды на варваров и брал солиды из фиска, чтобы расплачиваться с варварами, вместо того, чтобы искать воинов у себя и формировать легионы из своих. Сетовали и на сенаторов — это они курили покойному императору фимиам, говорили, на то мы и империя, не княжество и не земля — империя, чтобы не думать о потерях, говорили, в нас людей, как в безбрежной ойкумене, сколько надо, столько и наберем, когда надо, тогда и возьмем. И вот имеем: какие-то авары взяли Сирмию, какие-то авары угрожают самому Константинополю!
— Это что же они позволяют себе? — не так спросил, как возмущался Юстин Второй. — Бросить все и всех и выкинуть за рубежи империи!
Те, кого это касалось, не посмели спросить у императора: а кого выставят против аваров, когда все палатийские когорты или в Италии, или в Египте, или в Иране сражаются. О том скажут позже, не под горячую руку и это обязательно императору. Потому что должны сказать. У аваров более ста тысяч конных воинов, ромейские же, если и есть, то где-то. Если не раскошелить фиск и не набрать из него золота, хотя бы пятьдесят тысяч, Сирмией действительно не откупятся.
С теми упованиями на кого-то и на если бы, видимо, и ушли бы от Юстина II, если бы Юстин Второй не захотел услышать от своих стратегов, кто и какой силой угомонит аваров.
Пришлось быть откровенными с ним: такой силы империя не имеет.
— Это как прикажете понимать? — уставился император.
— Отборные палатийские легионы, василевс, брошены на персов, остальные находятся в Италии, Египте, где без них тоже не обойтись. Те же, что есть под рукой, не смогут осилить обров. На то нужна такая сила, как и у них.
— Тогда соберите ее. Фиск даст солиды, империя имеет столько людей, что ими можно море запрудить. Наберите легионеров, вымуштруйте более-менее, прибегните, наконец, к кому-то из варваров, чтобы помогли своей ратью, а обров проучите так, чтобы они и след к нам забыли. Тоже нашлись одни — угрожать Византии.
Когда так говорит император, что остается делать? Взяли все, что можно было взять в метрополии, созвали когорты из провинций и, прежде всего, с наиболее надежных — Фракии, Македонии, сплотили на выделенные фиской солиды новые легионы и стали думать, как разгромить аваров, чтобы и думать забыли о вторжении в рубежи ромейской земли, силы этой, может, и недостаточно еще, а вернуть империи Сирмию нужно. Остается определиться, кто поведет эту местную силу на аваров и сумеет разумно воспользоваться ею.
— А чего тут сомневаться? — поднялся один. — Я поведу. Это был известный в палатийской армии стратег, к тому же наиближайшее к императору лицо — Тиверий. В сечах с персами он сумел заманить супостатов своих на позиции ромейских легионов, отрезал их от всех других персов и заставил без особых потерь и усилий сложить оружие. Вторично Тиверий сам решился вторгнуться в персидскую крепость, под которой всем надоело стоять, поднял там переполох, а уже переполох помог вломиться туда всем другим ромеям и завладеть крепостью.
Все это говорило о молодецкой отваге Тиверия, хотя ничего еще не говорило о его умении выиграть поход, в котором принимают участие не когорты и манипулы, а легионы и легионы. Но когда надежда на победу такая нетвердая, а желающие взять верх над аварами есть, то кто осмелится встать и сказать: сюда нужен другой? Одни молчали, другие рады, что нашелся желающий, и благословили смельчака на подвиг.
На пути от Константинополя до Дуная Тиверий пополнял и пополнял свои легионы новыми когортами. Поэтому когда приблизился к Сирмии, силу имел достаточную. Оставалось узнать, где каган и его турмы, что замышляет совершить против него, Тиверия. Причина размолвки — Сирмия, и надо ли идти на нее всей силой? Там прочные крепостные стены, они могут оказаться и неприступными. Что тогда? Стоять и стоять, надеясь взять измором? А не возьмет ли тот измор его легионы?
Шел к Дунаю — думал об этом и подошел — тоже думал, пока не встал на твердой и единственно верной мысли. Легионам и легионерам, так или иначе, нужен отдых. Пока будут отдыхать, пошлет к аварам послухов и видаков. А уж как будут от них сведения, встанет на какой-то мысли-решении.
Проникли его видаки к аварам (в том числе и в Сирмию) очень просто — под видом продавцов скота, скупщиков бычьей кожи, овечьих смушек, просто под личиной блуждающих в поиске куска хлеба людей. И сведения принесли, по всем признакам, достоверные. Не принесли лишь утешения: каган, оказывается, знал, кто ведет против него легионы, где находится, и держал турмы наготове.
Упование на неожиданность, следовательно, отпала. Надо выходить в поле и биться с аварами в поле. Где выгоднее встать: перейдя Саву под Сирмией или опереться на Сингидун и ударить со стороны Сингидуна? А как там, и там?
«Проклятье! — впервые шевельнулся вопрос и породил нечто похожее на раскаяние. — Зачем брал на себя эту поход, когда не был ни на Саве, ни на Дунае?»
И в один, и в другой конец метался, размышляя, а остановился на мысли, которая не посещала его еще и, казалось, и не должна была посетить: раз каган все равно знает, кто вышел против него и с какой силой, почему не начать поход с переговоров?