Лихие лета Ойкумены
Шрифт:
— О, Небо! — становился один, становился и второй на колени и благоговел перед силой, которая вознаградила его он такими щедротами.
— О, великий и мудрый повелитель! — воздавал должное Баяну третий. — Ты — посланник Неба, наша опора в мире на этой благодатной земле! Живи в свое удовольствие, нам и детям нашим на радость!
Тишина выпестовывала покой, а покой — склонность к восхищению: на выпасе — лошадьми, сытыми коровами, многочисленными овцами, а еще — далекими видами, чистым небом и пением в вышине, в палатке и возле палаток — женами, многочисленными детьми у жен.
— Есть ли что-то лучше и отраднее в мире, — говорили мужам жены, — и надо ли чего-то лучшего за покой. Продли эту благодать, о Небо, сделай, богатство наше, таким, чтобы оно услаждало нас сегодня, завтра, всегда.
И небо не осталось глухим к мольбам аварских жен. Прошло лето с тех пор, как Кандих вернулся от ромеев, прошло второе, за ним третье, пятое пошло, каган не зовет в поход. Собирался, говорили, только и делал, что угрожал мечом, а доходило до похода — если не одно, то другое задерживало и заставляло переиначивать. Потому, что вопреки обычаю, никто не волен поступать, а против воли Неба даже каган не может пойти. На второе, после победы над гепидами, лето родилось у него пять сыновей и три дочери, на третье — четыре сына и четыре дочери, на четвертое — только сыновья, на пятое — снова только сыновья. Как мог Ясноликий нарушить обычай родов своих и кровавить в те лета меч, когда в стольном стойбище его слышали крик новорожденных, а рожали милые сердцу жены — те, которых имел до похода, и те, которых заимел после похода в землю Гепидскую. Созвал гостей и давал по тому случаю пир на весь мир. В одно лето восемь раз, во второе восемь, в третье десять и в четвертое снова десять. И не на день и не на два. Разве мог Ясноликий думать про эту выплату и о субсидиях, глядеть на этот знатный блеск золотых солидов, когда род звал к веселью? И жен у него есть и есть, и каждая из них, если не через лето, то через несколько лет рождает сына или дочь.
Однако и время не ждало. На смену лету приходила зима, на смену зиме — лето, рожденные не так давно дети становились по воле Неба отрочатами, отрочата — отроками, отроки — мужами. И не только в родах аварских, в других землях тоже. Каган, может, и не заметил бы еще того, но произошла на одном из веселий досадная для его рода ссора: жена-аварка поссорилась с женой утигуркой и схватила ее за волосы. На крик обиженной матери встали ее сыновья, а против сыновей пострадавшей встали сыны жены-аварки. Едва развели их и усмирили. Зато не успокоился после той оказии каган.
— Где твои турмы? — спросил он хакан-бега, когда тот пришел и встал перед ним.
— На стойбищах, повелитель.
— И насколько многочисленны?
— Значительно более многочисленные, чем были до сечи с гепидами.
— А драчливых, таких, что дурачатся с жира, сколько среди них?
Ател не совсем понял своего повелителя, но, все же, не стал скрывать правду.
— Есть такой недостаток, особенно среди тех, что заимели стада коров, табуны лошадей, детьми и прислугой обзавелись.
— Труби сбор, пойдем на Сирмию.
Сбор протрубили и турмы собрались быстро, а на Сирмию не пошли. Каган отобрал двадцать из них и приказал вторгнуться в соседнюю Далмацию, не так давно покоренную Византией после упорных и длительных битв с готами.
Начальные и неначальные авары были изрядно удивлены этим. Почему Ясноликий так поступил? Зачем ему и без того разоренная Далмация? Не лучше было бы пустить аварские турмы на богатую Фракию? А когда в Далмации объявились собранные со всего Иллирика провинциальные когорты и стали давить на аваров, да и гнать их оттуда, и вовсе опустили руки. Что случилось с Баяном? Почему он так скудно начал мыслить?
Каган почувствовал на себе любопытные взгляды своих сородичей и позвал к себе предводителя паннонских славян.
— Что поведаешь мне, Вирагаст? Мост через Саву сможешь уже перебросить?
— Если дашь нам две недели, то сможем.
— Пусть будет так, однако не больше, слышал?
— Да.
— Язык, как и прежде, держи за зубами. Даже тогда, как будешь отправляться к Саве, никто не должен знать, куда и зачем. В определенное время я буду уже там.
Вирагаст понимал, что не так просто будет сделать то, что велит каган. Это же не коней из чужого стада увести, это лодьи надо будет отправить по Дунаю в Сингидун, а от Сингидуна вверх по Саве. И все — против течения. Как доставить, чтобы никто не заметил? Даже ночью не скроешь их, немалые ибо. Пусть и невысокие, без бортов, все же немалые. Одна надежда на ночную темноту и еще на то, что каган не будет медлить. Рискует ведь, и не чем-нибудь — славой непобедимого предводителя. А Сирмию оттуда, с суши, не взять. Только так, как задумали с ним, можно вторгнуться в эту неприступную крепость и завладеть ею. Если повезет, конечно, и мост через Саву провести за ночь, и всадников перекинуть той же ночью на противоположный берег. Одно, их не ждут со стороны реки, а второе, крепостные стены вдоль Савы не те, что от поля. Кто-кто, а он, Вирагаст, бывал там при гепидах и именно на лодьях. Поэтому и посоветовал кагану: иначе Сирмию не взять, как от реки. На свою голову, между прочим, посоветовал. Кто мог подумать, что сооружать мост через Саву каган поручит, именно, ему и его словенам? Думал, на своих, аваров возложит. А не возложил, видишь. Так верит славянам или научен уже: только славяне способны в одну ночь переправить через Саву и воинов его, и их коней?
Когда настал он, этот последний перед штурмом Сирмии день, Вирагаст затаился в ивняках и постарался сделать так, чтобы и каган был уведомлен о готовности славян к ратному делу, и ромеи не выведали, что вблизи скрывается наплавной славянский флот. Замысел у него такой: закрепить против Сирмии все сорок лодей так, чтобы плотно встали друг возле друга. Когда удастся сделать это (а повезти должно, его воины не впервые проводят переправы), река не будет уже преградой. Безбортные и опалубленные лодьи станут сплошным деревянным мостом, по которому всадники могут и вскачь гнать своего жеребца.
Чтобы обеспечить этот достойный и отчаянный замысел, Вирагаст не стал полагаться на Баяна, перевез на противоположный берег своих мечников и поставил их ночью, как защиту от Сирмии. Береженного, говорят, боги хранят, то почему бы действительно не поберечься. Имея между собой и Сирмией защиту из мечников, надежнее будет возводиться мост.
Ставили лодьи на корчаги — велел следить, чтобы ютились одна к одной и были вровень друг с другом, скрепляли их канатами — снова напоминал, чтобы крепили надежно, соединяли наплавной мост с береговыми сходнями — сам вмешивался, а добивался добросовестного соединения. Каган, когда сошел, после всего, на мост и осмотрелся, удивлен был немало, и оказался вместе с турмами своими по другую сторону Савы — повернулся к Вирагасту и сказал Вирагасту:.
— Авары не забывают таких услуг. Будешь вознагражден мной, предводитель словенов. А сейчас найди хакан-бега и скажи ему: пришло наше время.
Ромеев немало было в Сирмии. Когда высыпали, потревоженные, из опочивален и встали на стены, и как муравьи, облепили их. Несладко пришлось бы тем, кто шли на штурм Сирмии, если бы защитники проснулись раньше и успели настроить все, что было у них: метательные устройства, разжечь огонь под котлами со смолой. Но, увы, проспали они свое время, потому, ни устройств не настроили, ни башен и, ни забрал не удержали за собой. Единственное, что оставалось теперь встать в строй против строя и биться, пока будет хватать сил.
Ромеи так и делали. Ибо знали, с кем встали на бой (от кого, от кого, а от аваров пощады не жди), или такие верные были императору, падали под ударами мечей, а не отступались. Но что могли сделать они своими несколькими когортами, когда стены перестали быть помощью-защитой, аваров же напирала тьма, к тому же только вначале пешие, дальше и пешие, и конные. И отступать было некуда, а бежать, тем более.
Тогда уже, увидев: сопротивляться бесполезно, их осталось очень мало, выбросили белый флаг и сложили перед победителями мечи. Авары остановились, однако ненадолго. Кто-то, опьянев от крови, и в каком-то не наигравшемся буйстве — пришпорили жеребцов и бросили их на собравшиеся под стеной остатки защитников Сирмии. За ними и все остальные. Кто-то из пленных прикрывался руками, кто-то умолял о пощаде — бесполезно. Удобно было рубить голову — отрубали голову, заслонялись от меча руками — отсекали руки. Пока не появился и не увидел это каган.