Лиходеи с Мертвых болот
Шрифт:
Ждущих больше волновали собственные дела, и мысли их томили невеселые. Ведь воевода был человек суровый, и суд порой вершил не только правый, но и жестокий. Обязанности судебные уважал, и редко случалось, чтобы в отведенное на это время он отвлекался на что-нибудь другое.
Но сегодня он заперся в избе, приказал всем посетителям ждать, а сам битый час сидел и беседовал с губным старостой. Кто видел сегодня воеводу, тот говорил, что вид он имел взволнованный. Известно, ежели он был в дурном расположении духа, то простому народу ничего, кроме неприятностей, ждать не приходилось.
— И
В кармане купца позвякивали монеты, необходимые, чтобы поднять настроение воеводе и придать ему расположения к просителю. Ну, а свидетелями купец давно заручился, пусть тоже недешево обошлось.
— Может, опять война началась? — обеспокоенно сказал худой, как щепка, стрелец, прислонившийся к забору и теребивший рукоять сабли.
— Да какая там война?
— Может, опять польский царь с войском пойдет?
— Не, не пойдет. Он уже свое получил, — встрял в разговор белобрысый мужичонка.
— Зачем нам война? — рассудительно произнес купец. — Опять поляки придут, разор наводить будут, все дела наши купеческие порушат. Не, нам война не надобна.
— Так война тебя и спросит! Сама придет…
Порка перед избой закончилась, беднягу облили холодной водой из ведра, и он сам, без посторонней помощи, поднялся на ноги. Это означало, что отделался он легко. Нередко бывало, что после таких наказаний люди отдавали Богу душу, что, впрочем, мало кого смущало: ежели заслужил, то получи сполна, а выживешь или нет — Господь рассудит. Покачиваясь, как пьяный, и глупо улыбаясь, наказанный побрел прочь, прямо к кабаку, чтобы напроситься на дармовую выпивку — обиженных на Руси всегда жалели.
Тем временем в просторной приказной избе решались важные государственные вопросы. В крошечные окна падал солнечный утренний свет, и в его лучах танцевали пылинки. В углу избы на полках лежали толстенные книги, грамоты и приказы.
У окна стоял грузный, толстогубый, с красным носом картошкой и румяными щеками мужчина. Его синий, отороченный серебряной тесьмой кафтан с рукавами до пола, которые сейчас были засучены, спускался до икр и не скрывал шитые золотом желтые сапоги. Толстогубый и был воеводой Семеном Ивановичем. Некогда он являлся одним из приближенных фаворита самого государя — до тех пор пока не проворовался. Его отправили в опалу, «почетную ссылку», подальше от царского двора, назначив воеводой в «глухое место». Однако и тут он себе не изменял — воровал и воровал. Сейчас он действительно был чем-то озабочен и время от времени нервно теребил конец своей бороды.
На лавке в центре комнаты, широко расставив ноги, сидел худющий губной староста Егорий Иванович. На его горбоносом, со впалыми щеками, лице, казалось, навечно застыло усталое выражение. С первого взгляда казалось, что человек он пустой, не уверенный ни в себе, ни в окружающих его людях, ни в прочности своего положения в мире. Что было совершенно обманчивым впечатлением — на деле был воевода жесток, пронырлив, проницателен, в меру честен, свято соблюдал интерес государев и трудился, не щадя живота на благо его.
Впрочем, всё это не мешало ему закрывать глаза на воеводины делишки, злоупотребления, а порой и просто произвол. Иногда участвовал он в воеводинах забавах, иные из которых не вполне приличествовали достойному человеку, а изредка даже сам организовывал таковые. И вовсе не скучно и грустно ему было жить на белом свете, как подумал бы неискушенный. Губной староста любил жизнь и находил в ней массу удовольствий, главное из которых — играть с людьми, как кошка с мышкой, особенно с разными мелкими и крупными злодеями, а еще пуще — с врагами государевыми.
Непревзойденный дока был он в этом деле. Не одну разбойничью шайку-лейку вывел на чистую воду. После утверждения приговора кто из тех лиходеев отправлялся за реку Лену на мучения и каторгу, а кто и находил смерть свою от рук палача, но Егорий редко жалел их, ибо был уверен в правоте своей. Слава о нем разлетелась далеко, поэтому обычно разбойники избегали здешних мест. Вот только с Романом Окаянным никак не удавалось справиться, и желание собственноручно привести его на плаху стало для Егория навязчивым вожделением. Ему будто был брошен вызов этим неуловимым разбойником, и староста принял его.
С утра пораньше воевода переговорил со знатным посетителем, после чего тут же послал за губным старостой — свои дела тот вершил в отдельной избе рядом с тюрьмой и погребами с пушечной и пороховой казной.
— Уж сколько мы с разбойниками этими навоза наелись! — сказал губной староста.
Разговор, который вели главные люди в городе, был напряжен и не слишком приятен для обоих.
— Помнишь, как казну государеву они взяли? Хорошо, что дело удалось замять и за счет того, что с купцов и тяглового люда три шкуры содрали, недостаток восполнить. Не то не сносить бы нам головы.
— Да, доставили они нам неприятностей, — угрюмо покачал головой воевода.
— А когда мир решил против тебя челом государю бить, люди ведь не только за мздоимство твое недовольны были, но и…
— Ну-ну, какое такое мздоимство?! — возмутился воевода. — Не развалятся, коль человеку государеву за труды тяжкие немного лишка положат.
— Дай договорить. Так вот, кроме мздоимства твоего осерчали люди на то, что разбойников тьма расплодилась. Только вывели их, а тут на-те вам, Роман этот. Писали государю, что из-за этого купеческие дела хуже идти стали, а крестьяне под государевым и разбойничьем тяглом полностью в разор прийти могут. А стрельцов для защиты приглашать не стали, поскольку те за труды да за постой такие цены заламывают, что дешевле лиходеям платить, чтоб не трогали. Да, сильно нам Роман этот вредит. А сколько от него еще бед может статься…
— Думаешь, можно этому Матвею верить, что в том мужике в кабаке узнал он ворога государева?
— Можно, глаз у него вострый, не ошибется. Кроме того, учитывай, что он у иных бояр думных доверием пользуется, а с самим начальником Разбойного приказа кренделя лопал. Хоть и не слишком знатны предки его, но воин смелый и в каких-то хитрых государевых делах участвовал, о которых немногим известно. Слов на ветер не бросает. Коль сказал, что признал в том мужике Романа Окаянного, значит, так оно и было. А к тому отступнику сам государь интерес проявляет.