Лихое время. «Жизнь за Царя»
Шрифт:
– Чево хатэл? – поинтересовался неизвестный привратник.
– Открывай, – потребовал Костромитинов.
– Завтра прихади, – ответствовал голос, и оконце закрылось.
– Ах ты засранец! – возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: – Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!
– Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.
– Ну, ладно, – с угрозой в голосе сказал Костромитинов. – Дай-ка пищаль, – потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри
– Зачем стучишь, Лявон? – приторно ласково спросил Базарбай. – Зачем людей беспокоишь, а?
– Ворота открывай, разговор есть, – хмуро сказал Костромитинов.
– Какой разговор на ночь глядя? – делано удивился татарин. – Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.
– Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? – выступая вперед, спросил воевода. – Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!
– Э, воевода-боярин, – радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. – Что случилось, боярин?
– Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, – повторил воевода, начиная злиться. – Иначе – высадим!
– Э, воевода, моя дверь крепкая, – зацокал языком татарин. – Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш хочешь? Завтра домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи – может, ответить смогу.
– Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, – попытался объяснить воевода.
– Э, а что девки? – удивленно воззрился татарин. – Если я девка куплю, моя она девка!
– Купчую покажи, – потребовал Котов.
– Э, какой купчий тебе?
– Такую, в которой девки себя продают, – терпеливо сказал воевода. – Или от старого хозяина купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!
– Купчий йок! Зачем купчий? Я купил – мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? – начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал…
– Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! – прорычал воевода и кивнул Костромитинову: – Командуй, Леонтий Силыч.
Пока Леонтий отводил стрельцов в сторону, Котов озабоченно спросил у верного холопа:
– Чего это он? Нешто, не понимает, что с огнем играет?
– Ну так, мать его за ногу, известно чего, – уверенно ответил Яков. – У них же, у гололобых, язви их в качель, мать их, в деда, обычай такой. Если гость в доме, то хозяин должен гостя защищать!
– Хороший обычай, – одобрительно сказал воевода и поинтересовался, кивнув на ворота: – Осилим, как считаешь?
– А куда мы денемся? – беззаботно отозвался Яков. – Если чего, мать его за ногу, е… оно колом, пушку подтащим!
Александр Яковлевич, наблюдая за подготовкой, лихорадочно размышлял. Удастся ли высадить калитку, нет ли, но залп переполошит всю слободу. А дальше? Не высадишь с первого раза, придется пушку тащить или жечь караван-сарай к ядреной матери! Сжечь можно – подворье в стороне, огонь на дома не перекинется. Среди слобожан немало пришлых, у которых к татарам свои счеты. Да и рыбинцы поддержат. Что же получится? За милую душу вырежут всех, кто живет у Базарбая, а потом и других. Татары, которые разбойники, – хрен-то с ними. Но немало и обычных людей. А персы, турки, с которыми уже не первый год ведется торг? Нет, по-другому нужно!
– Леонтий, подожди пока, – остановил воевода дворянина, который уже собирался сказать «Пли!».
– Яков! Лук-то у тебя с собой? – спросил воевода, хотя вопрос был лишним – наставник никогда не расставался ни с саадаком, ни с саблей. Холоп вообще считал, что пищали да пистоли – это так, баловство. Вот лук – это да! И бьет дальше, и попадает точнее. Котов был с ним согласен – пока стрелец наводит ружье, холоп успевал засадить три стрелы. Но вот одна беда – нужно долго учиться.
– За крышей присмотри, – показал воевода на плоскую стену-крышу, с которой могли и шарахнуть чем-нибудь.
– Понял, – кивнул Яков, одним движением открывая крышку саадака и извлекая лук. Одна стрела наложена на тетиву, две в руке и еще две в зубах. Александр Яковлевич подошел к калитке и опять постучал в закрытое оконце.
– Базарбай, ты меня слышишь? – ласково спросил он.
Окошечко отворилось и из-за решетки выглянуло перекошенное лицо хозяина.
– Можешь пушку тащить – не открою! – стоял на своем упрямец.
– Ну и не открывай. На хрен мне твоя лачуга не нужна. Будка собачья! Только собакам в ней жить. И сам ты – пес шелудивый, собака страшная!
Глаза татарина выкатились из орбит.
– Сам ты собака русский. И ты, и отец твой, и мать твой собака. У-у!!!
«Лучше бы Якова ругаться отправить!» – поморщился воевода, но было поздно – сам начал, самому и заканчивать. Набрав в рот воздуха, воевода выдал:
– Мать твоя – свинья непутевая. Я твою мать кутым и сестру твою кутым. И тебя кутым! Баба ты, а не мужик. И не кутак у тебя между ног, а ам! Базарбай, кутак барма? Кутак – йок! Ам – терма! Если ты мужчина, а не свинья, выходи ко мне.
Воевода и сам не знал, что означают слова. Вроде ругательства. Татарские, нет ли, хрен его знает, но Базарбай завопил и принялся отмыкать засовы.
– Живым! – приказал воевода.
Базарбай, мешая русские и татарские ругательства, кинулся на обидчика с саблей. Зашедший сбоку Леонтий одним рывком ухватил татарина за шиворот, развернул его вполоборота и отобрал саблю. Прикрываясь караванщиком, как щитом, дворянин заскочил через распахнутую калитку во двор. Следом за ним – Яков, державший наготове лук, а потом и стрельцы. Последним вошел воевода. Возле ворот стояла кучка татар в драных халатах и лисьих малахаях. Не то – шестеро, не то – семеро. За их спинами толпились вооруженные купцы и их слуги. Всего человек тридцать. Татары держали луки, но никто не стрелял, опасаясь задеть хозяина.