Лихое время
Шрифт:
Назавтра, уже после обеда, наконец-таки приперся угрюмый Цупко. Сообщил, что привез и отдал в лавку Фроське три добрых шмата сала, флягу со сметаной, два мешка картохи.
– Садись, Филя, чаю выпьем, – пригласил к столу Алексей Андреевич.
Неспешный откровенный разговор тек часа три.
Бизин так объяснил Филиппу свой замысел по расширению разбойного промысла через Костю и его ребят. Он, Бизин, обеспечивает наводку на стоящую добычу, обмозговывает наиболее удачный способ совершения дела. Филиппу же следует проторить хорошие пути для бесперебойного сбыта добычи, а также для получения точных сведений о намерениях милиции насчет облав, других операций.
Старый купец без труда убедил Цупко, что ставку на Костю он сделал в их, его и Филиппа, интересах, потому как и с него, старика, и с Фили в налетах и грабежах польза небольшая, непосредственно «гоп-стоп» прекрасно обделает и Костя, но, управляя им умело, навар можно получать куда солиднее. Да и не спалишься, если голова работает. Вот и надо им быть для Кости этой головой, что поможет хорошо старость обеспечить Костиными руками.
Бизин умел убеждать. Даже в том, что черное – это белое. Цупко восхищенно взирал на старого хитреца и с полным доверием, безоговорочно принимал его старшинство и все доводы. И даже сам вызвался быть при Ленкове навроде охраны и тени. Для солидности и антуражу. Потому как любой атаман вызывает впечатление и свитой тоже. А уж для свиты Филя-Кабан был в самый раз – своей огромностью и сумрачной внешностью кандальника.
Перемену в отношениях с Филей почувствовал и Ленков. Когда в пятницу Цупко проводил Костю до флигеля Бизина, на обговоренную встречу, то у дома сказал, зорко оглядываясь по сторонам:
– Ежели что, Костя, я здесь, на атасе, сколько надо!
– Ну-ну, – хмыкнул довольный Ленков и шагнул в калитку.
Алексей Андреевич с улыбкой встретил гостя:
– Рад видеть в добром здравии!
– Здорово, Ляксей Андреич! – Костя прошел в комнату, огляделся. – Скромно живешь… И икон не держишь?
– А на кой ляд они мне, старому грешнику!
– И то верно.
– Стол, Костя, у меня немудреный, но откушай, не побрезгуй.
– А я парень не гордый, иной раз и пусты щи хлебал!
– Так это не достоинство, беда это.
– Ничо, пережили!
– Но больше охоты поститься нет? Так, Костя?
– Так-то оно так, но как угадаешь!
– А на что нам головы даны, смекалка да ум? – тоненько засмеялся Бизин. – Ну, обдумал мое предложение?
– Поглядим, как дело сладится, как фарт пойдет…
– Вот и ладненько, Костя! Давай-ка, выпьем за удачу! Чтоб крепко эту птицу в руках держать!
– Ну, давай, Андреич!
Они выпили по полной рюмке анисовой водки, которой Бизин себя баловал после бани или по какому-то знаменательному поводу. Костя громко и довольно крякнул: водочка не шла ни в какое сравнение с китайской «ханькой». Не обращая внимания на предусмотрительно положенные перед ним столовые приборы, рукой полез в чашку с капустой, захватил щепоть и бросил в рот.
– Хороша, зараза! – жуя, похвалил водку. – Так чо, Андреич, насчет списочка обещанного?
– Тут вот он, списочек, – легонько постучал себя по лбу старый купец.
– Никак забоялся, что бумажку заберу, а тебя, старого, прихлопну?! – засмеялся Ленков так, что капуста изо рта полетела. – Зря! У меня слово – кремень! И уговор завсегда был дороже денег! Зря, дядя!
– Да ни к чему тебе сейчас этот список, Костя. Осторожность потеряешь! Парочку адресов назову, расскажу, на что рассчитывать, но проверить надо прежде, мало ль что сменилось. Тут, Костя, как на фронте или в партизанах: поначалу разведка должна пройти, обсмотреть, что да как, потом надо подход и отход продумать, а не на рожон переть. Вот, гляди, что, например, можно использовать. Возьмем, к примеру, китайцев. Ихние лавочки наиболее безопасно бомбить, а золотишко всегда водится. Почему безопаснее? Так их нынешняя власть особо не жалует, вот и пользуйся! Или вот такой ход. Когда у нас народ ставни закрывает?..
На следующей неделе, во вторник 20 сентября, газета «Жизнь», никакой партии не принадлежащая и печатающая в основном новости бульварные, с ужасом сообщила: «ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ!!! Гр-ка Виттенберг, проживающая по Зейской ул., в д. Шергова, заявила, что 18 сего сентября в 9 часов вечера, когда прислуга Наталия Снигова вышла во двор, ее, Снигову, захватили неизвестные вооруженные злоумышленники в числе 7, трое из них задержали Снигову во дворе, а четверо вооруженных револьверами, бомбами и кинжалами ворвались в квартиру Виттенберг, произвели обыск под угрозой оружия, забрали золотые, серебряные вещи, ношеное платье, отрез сукна, кусок ситца всего на сумму 520 рублей серебром, а также 370 рублей золотом».
И, как будто для того, чтобы обыватель прочувствовал величину ущерба до конца, рядом, несколько выше, повторно перепечатано объявление о денежном курсе, установленном постановлением Правительства ДВР на основании закона от 16 мая 1921 года: в Чите с 28 июля, а в остальных местах с 1 августа: «За один золотой рубль 3 рубля мелким разменным серебром… За 1000 рублей Буферных денежных знаков по-прежнему 05 копеек разменным серебром».
За газетой «Жизнь» Бизин с завидной пунктуальностью ходил к соседу из дома напротив. Сосед работал в типографии, приносил домой ворох ежедневных изданий, в очередной раз нудно разъяснял любопытному старикану тонкости типографского труда: набора и верстки газетных полос, манипулируя перед почтительным, как ему казалось, благоговеющим от его учености слушателем такими мудреными словами, как тангер, метранпаж, цицеро, боргес, петит, гранки, гарт, нонпарель и тэ пэ. После очередного экскурса в мир печатных таинств милостиво, но на время, выдавал свежие газеты, пачкающие руки черной краской и резко пахнущие керосином. Бизин аккуратно сворачивал выданные газеты в трубочку и, рассыпаясь в благодарностях, отбывал домой для вечернего чтения. И поэтому был в курсе почти всех новостей Дэвээрии.
Любил почитывать бульварную прессу, ту же «Жизнь» или скандальный «Наш голос», и портной Тараев. Проживал он в Чите в стороне, противоположной Новым местам, – в районе Дальнего вокзала. Или на Чите-первой, как по-другому называли этот читинский район. Проживающие здесь читинцы по происхождению, занятиям и быту резко контрастировали друг с другом, какой-то людской винегрет, ей-богу. Позаносило на первочитинские улочки и в кривые тупички, вот уж впрямь, каждой твари по паре.
Вокруг внушительных, красного кирпича, потемневшего от времени и паровозной копоти, зданий локомотивного депо, в основном в жалких засыпных бараках и покосившихся от ветхости домишках, ютился самый революционный люд – железнодорожные рабочие.
А на кривых улочках, карабкавшихся вверх, на подступах к внушительной Титовской сопке, и в самой низине, разделявшей район депо и центральную часть города, между воинскими пакгаузами и паровой мельницей, теснились дворы подобротнее, где основную массу обитателей представлял самый разнообразный народ, от политических веяний далекий, особо никакую власть не привечавший.