Лихое время
Шрифт:
Уже вскоре со злостью убедился, что многое наговоренное Кирькой – выдумка.
Ох, мягко тогда у Ибрагима стлал Гутарев!
На деле головка шайки была сбита плотно. Для Кости там зазора не было.
Сам главарь оказался подозрительным и нервным. Дерганым и припадочным. Боялся, что кто-нибудь часть добычи может оттырить, утаить, поэтому постоянно устраивал «проверки на вшивость», для чего насаждал среди подручных доносительство и недоверие, любил столкнуть лбами, подбросить слушок и проследить последствия.
Но сказать, что держал шайку в страхе, не скажешь. Орал, брызгая слюной, мог отвесить зуботычину, поощрить приближенных на жестокое избиение провинившегося – не более. За такую линию Костя его презирал. Шуму и соплей много, а в итоге? Одна пуля в лоб гораздо бы лучше подтянула порядок в шайке, когда за дело эту пулю влепить да еще и на виду у всех гавриков.
Короче, очень скоро Костя выяснил, что никакого особого веса Кирька Гутарев в преступном мире не имеет!
Были хазы, но там любому с добычей рады. Были наводчики, но для тех, кто больше заплатит за сведения. Были укрыватели, но как беспокойно с ними, ненадежные, мутные, суетливые!
И многочисленная, больше трех десятков рыл, шайка выглядела бестолково. Жила по принципу: когда пропьем награбленное, тогда и новое дело приглядим. А еще эти вахлаки старались действовать без шума и крови! Костины ребята оказались в деле куда решительнее. Свидетелей, если была необходимость кончать, – кончали без рассусоливаний!
После Костя выслушивал от Гутарева шипящие упреки, мол, зачем лишняя «мокруха», только милиция злее на хвост наступит…
Костя посылал его подальше и делал, как делал. Он знал: время – деньги и свобода, удача. А начнешь жевать сопли – амбец. Посему терять драгоценные минуты налета на связывание свидетелей не считал нужным. Либо тут же всех в погреб, чтоб не мешали по магазину или квартире шуровать, либо пушку в лоб – только дернись кто! – сразу в царствие небесное откочуешь, не заржавит дырку в голове проделать!
Посему у Кости срывов, когда на дело шли, не было. Что хотели – то и грабастали. А Гутарев осторожничал, мог и ни с чем вернуться после ночи. Что же касается «рыжья», то его брали по гутаревским наводкам негусто.
Ленков наполнялся подозрением, что Кирька заныкивает лучшую часть добычи. Либо урожай собирает не на тех полях. Одно другого не исключало. Посему Костя делишки себе подыскивать начал сам, свою паутинку в преступном мире плести. Меньше и меньше отстегивал он от награбленного в общий котел гутаревской шайки…
«Прав, старый хрыч, Алексей Андреич! – подумал Ленков, засыпая в душистом сене. – Прав… Маловат стал кафтан. Да и хрен его знает, чо у этого Кирьки на уме. Улучит момент и шарахнет из своего маузера от одной только зависти на мою удачливость… А старикан разговор неспроста начал, послухаем поутрянке, не облезем…»
Глава девятая
Опасливо оглянувшись с середины лестницы на дорогу, ведущую к постоялому двору, Цупко полез выше, к распахнутой чердачной дверце.
– Коська, Кось… – позвал он и тут же осекся. В лицо глянул зрачок револьверного ствола.
– Ты чо, Коська, совсем трекнулся со своим наганом?!
– Тихо! – Коська осторожно выглянул во двор, убрал револьвер под рубаху. – Чужой кто есть?
– Да нету, нету! Эвон только один Митрич, старик. Акшинский охотник, артель поджидает. Ево дело – сторона… Слазь с насесту-то, почаевничаем. Ерой! Я тебя разбудить, а ты наганом тычешь, твою мать! – озлобился Филипп, шумно начал спускаться.
Следом за ним спрыгнул с лестницы и Коська.
Потянулся, расправил сильные плечи. С завистью глянул Филипп на молодого – силушки в нем да стати! И девки по нему должны сохнуть – ишь, на щеку румян, темно-русый чуб вьется-завивается!
– Чо раскипятился, друг Филя! – Довольно зажмурился на утреннем ветерке Коська. – Сам виноват – человек спит, а ты медведем по лестнице к нему подбирашься!
– Седьмой час, Коська, мало ли кто нагрянет…
– Не ссы, Филя, наши в городе!
– Чаво?
– Поговорка такая! – рассмеялся Коська.
Шагнул к бочке, с размаху окунул голову в воду: – А-ух-ха!
Цупко снова беспокойно оглянулся вокруг, хотя забор никакой возможности обзору округи не давал.
– Слышь, Коська, а ты чо теперь завсегда с револьвертом таскаишьси?
Утиравший лицо подолом рубахи Ленков с интересом посмотрел на Филиппа.
– Чего ты боишься, Филя? Иль вчерась разговор про фараонов, что тут крутились да беседы с тобой беседовали, – к месту-то и был, а, Филя?
– Дурак ты! Наган у тя под рубахой – што на ладони. А ишшо – у меня в этом деле свой интерес…
– Это ж какой?
– Простой, дурень! Насиделся я, Коська, в казематах. Больше не хочу! А посему ужом, ежели припрет, буду виться, штоб тока не в кутузку!
– Так ты, Филя, за свою шкуру любого фараонам на мясо пустишь!
– Во, говорю ж, дурак!..
– Слышь ты, Кабан, – посуровел Ленков. – Ты шелуху-то свою поганую в решете оставляй! Ишь, растренькался! «Дурень, дурак!»… Я ведь, Филя, и без револьвера так тебе навешаю, что вся твоя туша кровавой юшкой изойдет! У меня не заржавит! Усек, а?
Окинул набычившегося Филиппа презрительным взглядом и с деланой беззаботностью сплюнул ему под ноги.
– И вот что, Филя… Я тебе не Коська. Ты так собачек своих вшиволядных подзывай. Был до семнадцатого года Коська да вышел весь.
– Можа, мне тебя «вашим благородием» кликать? – со зловещей издевочкой проговорил Цупко, наливаясь злобой.
– Надо будет – енералом величать будешь! И не бычай, видали таких быковатых!..
– А наш бра-авый Кин-стан-тин – очень ва-ажный га-ас-па-а-дин!.. – пропел, ухмыляясь, Цупко.