Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
Шрифт:
Позже Тюркиш горько пожалел, что всячески покровительствовал юным фрягам. Они со временем приобрели такое влияние на хана, что его первый советник оказался почти не у дел…
Разжигая жестокость и алчность стареющего вождя шуракальцев, фряги толкали Девлета на все новые походы. Во время набегов шуракальцы теряли много воинов, их начали теснить, соседние племена захватывали пастбища, угоняли лошадей и овец. По велению эмира Мамая, который постепенно прибирал к своим рукам власть в Золотой Орде, у Девлета была отнята пожалованная еще великим ханом Тимуром Пуладом его отцу тарханная грамота, освобождающая шуракальцев от податей. Особенно неудачным оказался поход на княжество Феодоро, расположенное в труднодоступных горах Крыма. При штурме крепости Девлет погиб.
Новым ханом стал Бек Хаджи. Первое время он прислушивался к советам старого Тюркиша, не ввязывался в междоусобицы, избегал сомнительных набегов, и это принесло свои плоды: шуракальское племя окрепло, появились тысячи молодых нукеров, и соседи стали снова побаиваться воинственных горцев. Бек Хаджи люто ненавидел Мамая, и, хотя ему пришлось участвовать в Куликовской битве, он после разгрома эмира, который бежал в Крым, первым переметнулся на сторону пришедшего из-за Уральских гор хана Тохтамыша и захватил неприступный Кыр-Кор, последнее прибежище сторонников Мамая…
«А теперь он снова попал под влияние брата своей матери, этого неверного гяура!» — вздохнул старый бек и заговорил:
— Полтора века, больше двенадцати на двенадцать полнолетних кругов времени по мусульманскому счету, прошло с тех пор, как татары покорили Крым. Некогда на его земле располагалась богатая хлебом, плодами, молоком и медом Таврида. Теперь этого давно уже нет…
— Зачем ты мне это говоришь, бек Тюркиш?! — резко оборвал его шуракальский хан.
— Я еще не закончил, Бек Хаджи. А говорю я это к тому, что нельзя татарам жить умом жадных чужеземцев. Им нужны рабы, и они толкают наш народ на беспрестанные войны с соседями. Так не может продолжаться вечно. Настанет время, и народы, на которые мы нападаем, объединятся, а их намного больше, чем нас…
— Если бы ты, бек Тюркиш, не был другом и советником моего отца, я бы тебе сейчас отрубил голову! Вот этой саблей! — перебив старика, хан выхватил из ножен свою дамасскую саблю.
— Вспомни Куликовскую битву, Бек Хаджи, — не обращая внимания на его гневный окрик, спокойно продолжал бек. — Кто мог подумать, что победоносный Мамай, собравший тысячи тысяч воинов Аллаха, будет повержен урусутами? — вздохнул старик и неторопливо вытер полой синего шелкового халата слезящиеся от старости глаза. Сейчас же всем правоверным надо спешить на помощь великому хану Тохтамышу, потомку Чингизхана. Надо победить урусутов, они стали опасны.
— Аллах акбар! Ты верно сказал, бек Тюркиш! — воздел кверху руки шейх Аслан.
— Но я скажу тебе больше, Бек Хаджи. После этого можешь отрубить мне голову твоей саблей. Я стар, долго жил на свете и не боюсь смерти, — продолжал Тюркиш. — Когда ты после победы над урусутами милостью Аллаха возвратишься в Крым, ты должен призвать к себе умелых людей, чтобы они научили твой народ строить аулы, обрабатывать землю, выращивать плодовые деревья и виноград. Народ не может вечно скитаться, ютиться в юртах из прутьев, камыша и шкур, он должен жить в домах. Разве плохо твоей матери и ее брату в доме, построенном по наказу твоего отца?
— Что он говорит? Он хочет, чтобы татары, как черви, рылись в земле? Аллах лишил его разума! — качая огромной чалмой, грибом нависшей над узкими плечами, простонал шейх Аслан.
— Скажи, почтенный бек Тюркиш, — послышался вкрадчивый голос синьора Коррадо, — если шуркальцы послушают твоих советов, где они будут пасти свои бессчетные отары овец и табуны коней? Ведь сейчас о животных не приходится заботиться: они пасутся где придется, а зимой сами достают корм, добывают траву из-под снега…
— У нас много земли и в горах, и в долинах, места хватит! — твердо произнес тот.
«Бек Тюркиш стал совсем стар, он заговаривается, — думал шуракальский хан. — Сегодня же велю ему отправляться в Крым!..»
Тюркиш хотел еще что-то добавить, но его остановил сердитый окрик Бека Хаджи:
— Хватит! Ты состарился, Тюркиш, тебе стали непосильны походы! Можешь сегодня же отправиться домой! — И, обведя своих советников хмурым взглядом, бросил: — Брат моей матери прав: шуракальцы должны захватить побольше ясыря! — Хан сделал нетерпеливый жест рукой в сторону выхода из шатра, давая понять, что совет закончен.
Не успел войлочный полог запахнуться за советниками, как вошел начальник стражи, рослый ордынец в блестящей кольчуге.
— Светлый хан! — низко склонившись, молвил он. — Возле твоей ставки нукеры стражи схватили трех урусутов. Они говорят, что знают, где прячутся тарусские беглецы, и хотят быть проводниками.
Глава 11
На второй день пути отряд из остатков лесной ватаги, к которой присоединились порубежники, а также Фрол и Любим Гоны, выбрался из дебрей правобережья Оки, пересек реку вброд и направился к Тарусе.
Впереди, показывая дорогу, шагал угрюмый Фрол. Следом на татарской лошади ехал Гордей, за ним шли Любим, Сенька и лесовики. Замыкали колонну верхом Федор и Василько. Пробирались, прорубая себе дорогу, бездорожьем и глухими лесными стежками. Изредка им попадались сожженные ордынцами тарусские деревни и села. Повсюду лежали непогребенные тела, живых, видимо, угнали в полон. Пусто было и в тех поселениях, что уцелели, узнав о приближении татар, крестьяне бежали из них.
Продвигались молча, только атаман изредка перебрасывался словом-другим с Фролом. Люди были насторожены, шли на неведомое. Гордей надеялся, что за Окой на обжитых землях к ним начнут приставать крестьяне, укрывшиеся в окрестных лесах и болотах. На привалах поочередно отправлялись разыскивать беглецов, но пока найти никого не удавалось. Федор участвовал в поисках вместе со всеми, хотя рана на голове продолжала кровоточить. Теперь, когда лесовики встали за правое дело, бывший порубежник и вовсе перестал чуждаться их.
Первых беглецов встретили неподалеку от разоренного ордынцами села. Было раннее утро. С хмурого осеннего неба накрапывал дождь, пахло сыростью и грибами. Вокруг простиралась лесная глухомань, и дозорных выставлять не стали…
Фрол проснулся первым — со сна показалось, будто толкнул кто-то. В предрассветных сумерках чудными казались размытые очертания деревьев и кустов, силуэты лошадей. Фрол закрыл глаза, попытался снова заснуть, но голову уже заполнили грустные мысли и вконец разбудоражили мужика. Он поворочался с боку на бок и, убедившись, что больше не уснет, сел и стал тереть глаза. И вдруг насторожился. Ему почудился детский плач. У мужика заколотилось сердце, таращась в темноту, встал, прислушался. Плач повторился. Фрол, задрожав, рухнул на колени и, оглядываясь по сторонам, зашептал: