Лихорадка в крови
Шрифт:
Светало. С рассветом к ней, хотя и медленно, возвращалась бодрость. Сосны на пустоши кутались в накидки из туманной дымки, где-то жалобно кричала одинокая птица. Может, это была сова?
Виллему остановила лошадей.
Вдали, чуть правее, навстречу ей двигалась едва различимая фигура. Видно, одинокий путник шел в Халларюд.
Он шел быстрым шагом. Вскоре Виллему отчетливо увидела его силуэт, узнала походку.
Улыбка озарила ее лицо, она направила лошадей навстречу путнику.
Когда он был
— Продаю лошадей! Кому нужна лошадь? Отличные вороные!
Доминик остановился. Он не верил своим глазам. Виллему подъехала ближе.
— Отличные лошади! Не купит ли сударь одну из них?
Наконец к нему вернулся дар речи.
— Охотно. Сколько просишь за нее?
— Один поцелуй, — не моргнув глазом ответила Виллему.
— Увы, сейчас мне это не по средствам. Могу предложить только свою негасимую любовь.
В глазах Виллему появилось нежное, грустное выражение.
— Бог с тобой, сойдет и негасимая любовь. По рукам!
Доминик вскочил на лошадь.
— Наши лошади! Как тебе удалось найти их? И где Йенс?
Они поехали на север, так решила Виллему, и Доминик не спорил, понимая, что сейчас она знает лучше, какое направление выбрать.
— Йенс погиб, — тихо проговорила Виллему и протянула ему руку, он крепко сжал ее, оба помолчали.
Над болотами занимался день. Копыта лошадей рвали хлопья тумана.
— Что с тобой случилось, Доминик? Почему у тебя мокрые волосы?
Доминик поведал Виллему свою историю. Она не могла сдержать возмущения, громко проклиная вольных стрелков.
— А что случилось с тобой?
Умолчав о том, что произошло между нею и Йенсом, Виллему рассказала Доминику обо всем, что предшествовало их встрече на пустоши. Не сказала она ему и о том, что лихорадка в ее крови не унималась.
«Наверное, это пламя будет терзать меня всю жизнь, — думала она. — Сколько времени я мечтаю только о нем, мне не нужен никто другой. Из-за него я поехала в Данию, за ним последовала в Швецию, и страсть моя разгорается только сильнее. Я поступилась своей гордостью, мне теперь стыдно взглянуть ему в глаза, мне стыдно смотреть на других людей, на луну, на солнце… Будь она проклята его стойкость, его способность держать меня на расстоянии — все это причиняет только боль!»
Доминик покачал головой, выслушав ее рассказ.
— Ты уже использовала большую часть из своих девяти жизней, Виллему. Побереги оставшиеся, — предупредил он.
— На что они мне! — устало сказала она. — Ты придумал, где мы укроемся? Я хотела сказать, где мы укроемся от вольных стрелков?
— Они нам больше не угрожают. Так далеко на север они не заходят. Здесь уже шведская земля, и они чувствуют себя на ней неуютно.
— Значит, мы в безопасности?
— По-моему, да.
— Доминик, я не буду спрашивать тебя о будущем, я не хочу заглядывать даже в завтрашний день. У меня только одно желание — отдохнуть. Мне казалось, я могу вытерпеть все, но последние события лишили меня последних сил. Если мы в скором времени не остановимся отдохнуть, я просто свалюсь с лошади.
— Я этого не допущу, — улыбнулся Доминик. — Я и сам едва держусь в седле, у меня до сих пор дрожат руки. Потерпи немного, мы найдем место для отдыха.
Они продолжали ехать на север. Над болотами плыл туман, луна на светлеющем небе поблекла и превратилась в тонкую льдинку.
10
Над утренним туманом поднялся холодный диск солнца. Доминик попридержал лошадь.
— Что ты скажешь о той березовой рощице возле озера? — спросил он.
Они ехали уже долго. Виллему дремала в седле. Она открыла глаза и осмотрелась.
— Защищено от посторонних глаз и красиво, — сказала она. — Рискнем, Доминик?
Они направились к рощице. Доминик отпустил лошадей — пусть пасутся или спят, они сами знают, что лучше для них. И он, и Виллему так устали, что уже ни о чем не могли думать. Место было пустынное и вдали от проезжей дороги. Люди годами не бывали здесь.
На другом берегу озера трубными голосами кричали журавли. Наверное, самим журавлям их голоса казались красивыми. Как и людям, которые, вроде Виллему, были близки природе, как и Доминику, хотя тот вырос в тлетворной атмосфере дворца. По долгу службы ему часто приходилось совершать в одиночестве долгие поездки, во время которых он научился любить и ценить природу.
Они расстелили под деревьями попоны.
— Так хорошо? — спросил Доминик.
— Лучше и быть не может! — Виллему с сонной улыбкой бросилась на попону и свернулась калачиком. Доминик укрыл ее своим плащом.
— Ты тоже им укройся, — пробормотала она уже во сне.
— Не надо. У меня есть другой, — великодушно отказался он и лег на попону подальше от Виллему, как того требовали приличия.
— Приличия важнее всего, — прошептала Виллему настолько тихо, что он скорей угадал, чем расслышал ее слова. Он грустно улыбнулся.
Когда Доминику показалось, что она уже спит, он протянул руку и осторожно погладил ее по волосам, провел пальцем по лбу, по носу, коснулся губ, легонько, так что ей стало щекотно.
— Любимая, — прошептал он, — ты самая лучшая, самая смелая…
От волнения он не находил слов. Виллему выждала.
— Говори еще, говори, — сонно пробормотала она, глаза ее были закрыты, но на губах играла блаженная улыбка. — Мне очень приятно слушать эти слова, хотя некрасиво с твой стороны говорить их тому, кто находится почти без сознания.