Лихорадка
Шрифт:
Потом он вспомнил, что умирает от лихорадки Эдгара, человека, который искал земное бессмертие. Поэтому, наверное, он увязает в земле и тоннель утаскивает его все глубже, стены подступают все ближе, крыша машины вдавливается, сжимаются бока, летят осколками стёкла… Под колоссальным давлением автомобиль превращается в жестяную банку, скоро земля полезет в рот и уши, ни вздохнуть, ни крикнуть, все, конец…
In the deathcar, we’re alive…
Ветка липы хлестнула по ветровому стеклу. Шлеп.
Светлые прожилки. Множество капилляров. Липкие капли на внешней жесткой поверхности листа. И два цветка на прутиках, как глаза удивленного рака, два цветка липы, оставшиеся от всего соцветия.
Резануло солнце, обжигая глаза. Наискосок прострелило салон машины, мама на переднем сиденье повернула голову, Руслан увидел ее профиль на фоне пустой дороги, пунктирной разметки, на фоне подступивших к асфальту тополей и лип. В динамиках звучала отрывистая инструментальная тема.
— Переключи, — сказала мама. Руслан слышал ее голос очень четко. Отец протянул руку к пульту…
И все пропало.
За окном было темно. В комнате горела крохотная настольная лампа.
Кресло напротив кровати пустовало.
Руслан медленно поднял руку. Посмотрел на бледные пальцы. Не смог сфокусировать зрение, чтобы проследить линию жизни.
— Питер. — Получилось очень тонко и жалобно.
Ответа не последовало. Весь корпус казался пустым, очень тихим, и даже ветер за окном дышал очень сдержанно.
Дышал. Руслан попытался сделать вдох. Как-то все сжалось внутри, мало объема в легких. Но вдох все-таки получился. Или нет? Принципиально иной способ сопряжения материального и идеального… Дело не в том, что я могу дышать, а в том, что мне это не нужно. Принципиально иной способ…
Боль?
Он ударил рукой о стол. Слишком слабо. Боли не было. Он ударил сильнее — боли все-таки не было; он хотел закричать, и тут увидел градусник, нависающий над краем стола: тот чуть не свалился на пол от его ударов.
Он вытащил градусник из пластикового футляра. Поднес к глазам: ртутный столбик был сбит до тридцати четырех. Руслан взял градусник губами, как леденец.
Где Питер? Почему он ушел?
Ему надо быть на холоде. В закрытой камере с постоянной влажностью и температурой. В саркофаге, во многих слоях бинтов. Где Питер?
Очень хотелось взглянуть на градусник. Руслан заставлял себя терпеть минуты три, потом все-таки посмотрел. Тридцать четыре, и, кажется, ртуть поднялась на половину маленького деления.
Или она с самого начала была там?!
Он снова взял градусник, сжал во рту, рискуя надкусить. Пять животных на «л». Лев, лиса, лемур, леопард… лошадь! Лось! Шесть животных на «л», никто не смеет отказывать мыслящим покойникам в гражданских правах…
Послышались далекие шаги. Деревянные удары в пол. Будто шел, сдвинувшись с места, дубовый комод времен королевы Виктории.
Руслан замер с градусником во рту.
Приоткрылась дверь. Большая фигура привалилась к косяку: мертвец стоял на двух костылях. Правая нога его была в лубке, левая заканчивалась над полом, на уровне колена. Штанина была завязана в узел.
Руслан молчал.
— А я говорил, — тихо сказал Питер.
Руслан почувствовал жжение на щеке. Очень крупная мокрая слеза выкатилась из края глаза и закатилась за ухо.
— Ты жив, — сказал Питер. — Я говорил… Ты жив. Ты выжил.
Его голос терял звучание на каждом слоге, пока не растаял совсем.
Руслан вытащил термометр изо рта. Посмотрел на ртуть: тридцать шесть и один.
— Ты ослаб. Я принесу тебе из кухни чая, бульона, масла…
— Питер, — спросил Руслан, — что с вами?
Мертвец медленно снял маску. Потом стянул с лица очки; он выглядел, как персонаж фильмов ужасов. Глаз не было. На дырявых щеках проступали наружу связки.
— Мне очень стыдно, — сказал Питер. — Я думал, это несправедливо, что я умер, а ты жив. У меня были те же пятьдесят процентов.
Руслан сглотнул. Когда мертвец говорил, то, что осталось от его губ, рефлекторно подергивалось.
— Мне очень стыдно. Я набрал кое-что в шприц, подошел к тебе…
Руслану казалось, что его тело превратилось в кусок заскорузлой соли.
— …И удержался, — ровным голосом закончил мертвец. — Я мог бы тебе всего этого не рассказывать, но так уж вышло, что это наш последний разговор…
— Питер?!
— Я стыжусь не того, что я сделал, а того, что не смог… — Он оборвал себя. — Ты будешь жить, и ты будешь здоров. Добро пожаловать в новый мир — в мир планеты, за пару месяцев скинувшей половину населения.
— Питер…
— Да, я тебе завидую. Я просто с ума схожу от зависти. Ты будешь вспоминать меня, возможно, твои дети тоже, но это не бессмертие. Не бессмертие. — Черное лицо мертвеца изобразило что-то вроде улыбки. — Я хочу, чтобы ты знал. Я не убил тебя не потому, что хотел тебе добра. А затем, чтобы ты передал по адресу вот это.
Он шагнул вперед. Покачнулся и чуть не рухнул на костылях. В комнату вплыл запах тления.
Удерживая локтем костыль, мертвец вытащил из кармана халата пухлый бумажный конверт и положил на дальний край стола.
— Ты прав, потому что сознание и душа — не одно и то же. Где-то в Аду сидит теперь моя душа, лишенная сознания, и ее даже мучить бесполезно — она не понимает, за что. А сознание уйдет вместе со мной. Через пару часов. Как я все приготовлю.
— Питер, вы не в себе, — сказал Руслан. — Вы…
— Я пережил шок, — просто ответил мертвец. — Я видел, как ты умирал и как ты выжил. У меня к тебе последняя просьба. Когда ты вернешься за перевал, и узнаешь о судьбе своих родителей, и как-то устроишься в этой новой жизни… Тогда найди, пожалуйста, человека, чье имя стоит на конверте. Я там написал несколько его адресов и телефонов, не знаю, какой сработает. Но найди его и передай вот эти бумаги от меня, из рук в руки… Последнее, неприятное — я много тебе врал.