Лик Зверя
Шрифт:
— В таком случае — последнее. У хозяина должны быть координаты проживания подчиненных… Мне нужен адрес Влада.
Директор побагровел. Глаза налились кровью, а в горле захрипело, когда он проклокотал:
— А выходного пособия в размере годового дохода фирмы тебе, случаем, не надо? — Он привстал, набрал в грудь воздуха, отчего и без того массивная, фигура увеличилась на треть, уперся руками в столешницу. С высоты креслица для гостей, словно специально подобранного так, чтобы посетитель находился ниже хозяина, директор казался особенно громадным. Возможно, при других обстоятельствах, Ольга ощутила бы трепет, и поспешила убраться восвояси, а скорее всего, никогда бы до подобного не довела. Но не сейчас.
До времени пристально наблюдавший за противником, зверь внутри пришел в ярость, встал на дыбы, предупреждая, ощерил пасть, и… прыгнул. Они прыгнули вместе: хрупкая девушка и незримая сущность. Ольга взметнулась над столом, ударила директора в грудь, выбивая заготовленный для гневной отповеди воздух. Тот жалобно всхлипнул, осел, вращая глазами и открывая рот, как выброшенная на берег рыба.
Усевшись сверху, словно пришедшая поиграть к отцу на колени любящая дочь, Ольга выхватила пистолет. Вороненая сталь холодно блеснула, черной пастью открылся провал ствола. Ухватив директора снизу за лицо, Ольга с силой нажала, заставляя раздвинуть челюсти, вбила пистолет в рот. Хрустнуло. Брызнули осколки зубов. Потекли алые ручейки.
Глядя в слезящиеся от боли и унижения глаза, Ольга прошипела:
— Сейчас ты скажешь мне адрес, или я вышибу тебе мозги. А чтобы исключить сомнения…
Палец коснулся зажима. Ольга подхватила обойму, повернула, демонстрируя патрон, мгновение держала, после чего мягко вставила назад. Директор задергался, замычал. Уловив в невнятных звуках мольбу, Ольга кивнула, давая возможность говорить, извлекла ствол.
— Ты не знаешь с кем связалась… Это не простой человек… Нам обоим будет лучше, если я ничего не скажу…
Оставшись без верхних зубов, Директор смешно шепелявил, и Ольга с трудом удержала неуместную улыбку, сказала холодно:
— Беспокойся за себя. Даже если то, что ты говоришь, правда, Влад далеко, а я рядом. И рука у меня не дрогнет, без разницы, придется ли выбить тебе мозг, или отстрелить яйца.
Увидев, как черный зрачок ствола исчез, нацелившись в область мужского достоинства, директор сдался. Его плечи поникли, а голос прозвучал едва слышно. Ольга нахмурилась, потребовала повторить. Поминутно вздрагивая, и выплевывая сгустки крови, директор повторил, сказал с мольбой:
— Теперь, когда… ты узнала, что хотела… я могу… могу рассчитывать… — он запнулся, в выражении лица мучительницы выискивая ответ.
Ольга кивнула.
— Конечно. Я оставлю тебе жизнь. — Заметив, как собеседник с облегчением вздохнул, добавила хищно: — Будет с кого спросить, если вдруг тебя подвела память.
Ольга несколько секунд наблюдала за выражением лица истязаемого, но тот только вращал глазами и тяжело дышал. Похоже, он сказал правду, или то, что считал правдой. Ольга тщательно вытерла пистолет о лацкан пиджака хозяина кабинета, наклонившись вперед, так что губы почти коснулись уха, прошептала:
— Не пытайся мстить, и не ищи меня, это кончится плохо. Не звони Владу, я найду его сама. Что же касается зубов… — Она отстранилась, добавила с усмешкой: — Денег, что ты не выплатил мне за последний месяц, с лихвой хватит на достойную керамику… конечно, если не шиковать.
Она соскользнула на пол, спрятала пистолет, тщательно осмотревшись, не запачкалась ли в крови, подошла к выходу. Щелкнул замок. Дверь мягко отошла, пропустив миниатюрную фигурку, мягко же вернулась обратно. Директор несколько мгновений слепо смотрел в пространство, затем мягко осел в кресле. Не выдержав боли и переживаний, сознание погасло, погрузившись в спасительное небытие.
ГЛАВА 15
Почерневший ледок ложится под ноги хрустящей корочкой, каблуки звонко впечатываются в асфальт. Солнце играет, подсвечивая острыми лучиками, по-очереди, то один глаз, то другой, изливая на землю робкое тепло новоявленной весны. Шустрые воробьи облепили куст, радостно верещат, так что звенит в ушах. Облезлый кот замер в развилке дерева, распушился, подставляя бока светилу. Грани крыш ощетинились блестящими зубами-сосульками, откуда, сверкая на солнце, словно драгоценные камни, несутся стремительные капли, звонко бьют в наросшую у основания стен наледь, разлетаясь мелкой водяной пылью.
Ярость прошла, сердце давно успокоилось и бьется по-обычному ровно и размеренно, возбуждение улеглось. Взгляд замедленно «плывет», привычно фиксируя выдающиеся детали. Однако, пестрая красота весны проходит мимо, оставаясь за прозрачной, но непроницаемой гранью восприятия. Мысли замедленно ворочаются, складываются, образуя законченные логические цепочки, и вновь распадаясь. Картина происходящего дрожит и подергивается, будто поверхность озерца после брошенного в центр булыжника.
Стремительный вихрь событий последних дней, следующих одно за другим, рушит привычную картину мира. Обрывки информации наслаиваются, смешиваются в безумном противоречии, разваливая сложившиеся ранее представления, что раньше казались простыми и незыблемыми: предательство тренера, столь же неожиданное, сколь и болезненное, признание «следователя», бой с жуткой хозяйкой частного домика…
Картинки наплывают, сменяются: искаженные ненавистью лица, кровавые околыши зубов, оскаленные в предсмертной судороге. В хороводе исполненных ярости и злости, страха и презренья лиц, лишь одно остается открытым, лучится дружеской улыбкой. Хотя, нет, есть и еще одно. Кроме Владимира, Ярослав также принимает активное участие в ее жизни. Только, последнее время их отношения поблекли, выродились. Ярослав стал как будто дальше, отошел на второй план. Простой и честный, он достойно исполняет роль хранителя очага и добытчика. Но, эти, на первый, да и на второй взгляд, полезные качества, отчуждают: простота не приемлет душевных метаний, пугающих всплесков ярости, необузданных желаний; честному не объяснить, почему столь часто последнее время приходится стирать одежду, отыскивая и тщательно отчищая малейшие пятнышки, так сильно напоминающие цветом томатный сок.
И вновь лицо Владимира. И вновь теплая улыбка. Почему ее пытаются уверить, будто виновен он? Непонятно в чем, но виновен? Никто не говорит прямо: намеки, недомолвки, иносказания. Или это химеры воспаленного рассудка, от перенапряжения и переживаний изобретающего то, чего нет, из ничего создающего чудовищ? Хотя, нет, доктор сказал прямо… Но, что он имел в виду? Да и можно ли верить человеку, кто, ради незначительной выгоды, или под ничтожным давлением, готов убивать людей, сладкими посулами и изощренными выдумками принуждая употреблять страшные химические препараты?