Лик

Сейчас я был где-то на окраине города, где не было извилистых, а также довольно многолюдных в это время суток каналов, так что меня окружала относительная тишина. Один лишь ветер играл листьями деревьев, протяжно свища прямо над моими ушами, точно я был на Северном полюсе. В эти моменты я напрягался, а потоки прохладного воздуха будто бы добавляли большей драматичности моим ощущениям, взъерошивая и без того торчащие во все стороны волосы, проникая под мою тонкую куртку. Я покрывался дрожью и сам не понимал — то ли это от холода, то ли это от страха. Когда же я явственно стал слышать приближающиеся шаги, которые отбивали ритм в пульсирующих висках,

«Найдёте это раньше меня — значит, я был не прав».

Это всё, что я успел написать, прежде чем выбросил в сторону несчастный кусочек бумаги, который подхватило ветром и отнесло к массивному дубу с суховатыми листьями. И как я не пытался себя успокоить, натянутые струны в моей душе рвались одна за другой — да так, что перед глазами стали всплывать пугающие образы из прошлого. Оставалось только надеяться, что моё сообщение найдут именно после того, как я всё проверну, и что я не ошибался. А иначе этот промах мог стать для меня чем-то вроде конца.

Хотя я и другие и так были в конце — абсолютно бесславном и чёрном, как ночь в густом лесу. В этот момент я почувствовал это донельзя остро.

Несколько месяцев назад.

Когда я узнал о том, что провалился на экзаменах — это было в тот момент, когда мне позвонили по Скайпу мои друзья и пугающим, тихим тоном сообщили неприятную новость — я почувствовал, что всё вмиг перевернулось с ног на голову. Это была слишком яркая вспышка, ослепившая меня и моё сознание. За ней последовали очередные фейерверки, и в этот раз они были от моих мамы с папой, которые вдруг решили начитаться аннотаций, чтобы я почувствовал себя неуютно (не тут-то было). Папа каким-то удивительным образом умудрился разбить несколько любимых маминых тарелок, которые украшали рисунки виноградной лозы, тянущейся по всему периметру. Я умудрился узнать, что был никчёмным сыном, да и в целом мои девятнадцать лет были практически бессмысленными и абсолютно пустыми. Наверное, не будь я собой, то определённо сбежал бы из дома, как делают многие в моём возрасте, не вытерпев подобного давления, сломавшись от него. Может, устроил бы душещипательную сцену с извинениями или наоборот — разразил бы грандиозный скандал, который бы сотряс все стены в нашем доме. Я всё же ограничился холодным равнодушием, нацепив на лицо небрежное выражение. И так я просидел почти все летние каникулы — по-философски апатично, в полнейшем одиночестве, не считая семьи. Один раз, правда, я появился в школе, и это был выпускной, который прошёл незаметно, будто выпускные у меня проходили каждый день. Запомнился он мне лишь тем, что моя бывшая соседка по парте, а по совместительству и та, кто постоянно давала мне списывать, попыталась меня пожалеть:

— Мне так жаль тебя, Флеминг. И тебе даже не дали колпака.

Естественно, я мечтал о выпускном колпаке, украшавшем головы каждого выпускника на торжественном прощании со школой — они по традиции были тёмно-синего цвета, сшитые из бархата, приятно щекочущего кожу при соприкосновении. На деле же мне было глубоко всё равно на этот бесполезный аксессуар, который сейчас наверняка пылился на полках прошлогодних, позапрошлогодних (и так далее) выпускников. Кому он вообще был нужен?

— Ничего страшного, спасибо, — сказал я, пару раз покивав головой и сжав губы в улыбке.

После этого дня всё вновь кануло в пустоту, из которой я выбирался лишь тогда, когда мои друзья звонили мне по Скайпу. Они были куда более удачливыми, чем был я, — все поступили в колледжи, махнули в крупные города Англии, оставив меня сгнивать в нашем тихом и чрезвычайно скучном городишке на северо-востоке. Своим друзьям я объяснил ситуацию, рассказал, что мне не дали возможность пересдать экзамены из-за троек в четверти, и я был вынужден… остаться на второй год. Пожалуй, именно это пугало меня больше всего, заставляло спину покрыться липкой испариной, голову закружиться. Кто бы мог подумать, что Флеминг Рид, один из игроков футбольной команды, теперь бросивший её из-за грядущего выпуска, останется на второй год? Кто-кто, а я до последнего верил, что мозги меня не подведут, и я хотя бы пройду минимальный порог экзаменов, обеспечу себя аттестатом и со свистом улечу из города в Лондон, где меня уже ждал престижный университет. Крах! — всё разбилось оземь, погребая меня под осколками неудавшихся планов.

Друзья поддерживали меня и подбадривали, но к концу лета я перестал получать от них вести — каждый из них усердно готовился к тому самому дню, как пересечёт порог университетского кампуса, и по жилам его потечёт гордая «студенческая» кровь. А я так и останусь брошенным всеми школьником, которого заставят учить уже пройденные темы по алгебре, геометрии, физике и тому подобному, пока мои друзья будут трясти телами на вечеринках, подшучивать над преподавателями и с треском проваливать экзамены, чтобы потом прийти на пересдачу.

Боже, во что же я влип? — подумал я, когда оставалось три, два, один… ноль дней. И мой час настал — тот час, когда я проснулся, оглядел как в первый раз свою комнату с синими обоями, спрятавшимися за плакатами футболистов и парочкой рисунков, которые я извлёк из своего воображения где-то год или около того, когда ещё увлекался живописью. Помню, тогда я по уши влюбился в девушку, которая была старше на два года, и совершенно не мог сдержать романтики. Эта романтика розовым фонтаном била из карандашей и ручек, которыми я писал её портреты. Через несколько дней мне совершенно неожиданно разонравилась эта девушка, когда я посчитал, что для меня она была чересчур искусственна. Ну, правда — я ни разу не видел, как она улыбалась или хотя бы двигала уголками губ. Зато она мастерски двигала длинными ногами, когда шла по коридору, отчего некоторые девочки смотрели ей вслед каким-то змеиным взглядом, и вряд ли он означал что-то хорошее. А я всё же отпустил свою влюбленность к ней, но портрет решил оставить, поэтому теперь на меня со стены глядели холодные кукольные глаза тёмно-вишнёвого цвета. Когда мне казалось, что они требовали слишком много внимания, и мне казалось, не схожу ли я часом с ума, этот рисунок приходилось чем-то закрывать. Например, моей ладонью, и тогда я говорил:

— Люси, не смотри на меня так. Ты же понимаешь, что ты очень красива и не должна гипнотизировать кого-либо. Так что, прошу, перестань.

Я не услышал, как в тот момент, пока я серьёзно глядел в стену, приложив к ней ладонь, и говорил вслух, открылась дверь.

— Флеминг? Ты разговариваешь со стеной?

Я оторвал ладонь от портрета и спрятал за спину, шокировано поглядев на мать:

— Мам, боюсь, ты всё неправильно поняла.

— Знаешь, лучше ничего не говори и собирайся в школу, — она еле заметно покачала головой, отведя округлившиеся серые глаза в сторону, и продолжила. — Сегодня тебя может отвезти папа, пока мы не решим, что ты заслуживаешь водить машину вновь. Домой вернёшься на автобусе, -

сказала она, убрав светлые и слегка вьющиеся волосы за уши, чтобы не мешались. Затем она повернулась и зашагала прочь от моей комнаты, оставляя меня один на один с моим нарастающим раздражением. Как долго мои родители хотят меня наказывать, ограничивая в чём-либо? Неужели, им недостаточно того, что мне и так придётся ходить целый год в школу? Опять. Моя жизнь превратилась в часовой циферблат, когда началось всё с двенадцати и кончилось там же. Всё шло по кругу — повторяющиеся локации, повторяющиеся люди, слова, движения. И этот круг был одним из кругов ада, определённо.

Именно с такими мыслями я продвигался по школьному коридору, непривычно тихому от того, что все ученики успели разбрестись по классам, а я нарочно тянул время. Оттягивал тот момент, когда мне придётся столкнуться со взглядами новых одноклассников, парой-тройкой смешков в мою сторону и давящими словами учительницы: «Проходи, Флеминг. Рады видеть тебя вновь». Наверняка, сегодня эта фраза прозвучит из уст хотя бы одного преподавателя. Я в этом не сомневался и знал — ничто уже не будет, как прежде. Даже одинокие светло-голубые шкафчики навевали тоску, и обычно узкие коридоры казались во много раз уже. Доска с новостями, к которой я подошёл в первую очередь, вовсю блистала новомодными приглашениями на школьные, да и не только, вечеринки, а у меня в это время струился пот по лбу. Сейчас мне даже не с кем было туда сходить, некому позвонить, и не знал я никаких Роджеров и Доджеров, устраивающих тусовку. Меня порадовало только то, что никто не забывал про футбол, и листок бумаги в сине-зелёной рамочке гласил, что через пару недель состоится матч.