Ликей. Новое время (роман второй)
Шрифт:
– А кто на нем?
– Я знаю, что Горяинова назначали на "Тамплиер", - сказал Славка, - может, он… а в сменном уж не знаю кто.
– Наверное, молодой этот, как его… Ваня, - вспомнил Алексей.
– Молодой, а крут, - согласился Славка, - могли и поставить. А кто с ним вторым?
– Лесковский, вроде бы…
Алексей отхлебнул пива. И если честно, то и к своему правому относишься точно так же, как к себе, как к мотору и крыльям… Славка тоже часть единого тела. Полет - это жизнь. Это главное. Все они -только части.
"Нам
Наверное, поэтому к ребятам и на земле относишься иначе, чем к другим людям. Это даже не друзья. Друзья - это общие мысли, общие чувства… А здесь - другое. Они как родные. Как единое тело. У тела члены могут быть разными, но разорвать их связь невозможно. Их узнаешь в любой толпе, издалека, просто почувствуешь… К ним можно подойти и заговорить о чем угодно, не боясь, не стесняясь. При такой близости стеснения не бывает. Это как с Ленкой…
И все же с Ленкой - иначе. Она - совсем другой мир. К нему нужно привыкнуть, перестроиться после полета.
– Леш, ну что, может, придешь завтра на собрание?
– спросил Славка. Алексей поморщился.
– Чего я там не видел?
– Ну, посмотришь.
– Слава, меня там убьют… Я воевал за ликеидов.
– Ты же с чурками воевал, не с русскими. И вообще - кто узнает? Ну давай, Леша, а?
– Слав, я не знаю. Честно говоря… не знаю, как со временем будет.
– Ну ясно, опять отговорки… - вздохнул Слава. Он давно и упорно пытался втянуть Алексея в свои националистические дела… Обычная ошибка - так хочется, чтобы родные люди были еще и единомышленниками. Отказываться было неловко, но и соглашаться… Славина организация была официально зарегистрирована, выступала против террора, но все равно политикой заниматься Алексей не собирался.
Во-первых, это значило - нарываться на неприятности. Он и так до сих пор на психологическом учете. Спасибо, обследования сократили до одного в год. Во-вторых - зачем это вообще нужно?
– Ты православный, тебе сам Бог велел, - ляпнул Слава. Алексей покачал головой.
– Мне лично Бог ничего подобного не велел.
– Странно… не понимаю. Есть даже православные организации…
Здесь, в этом мире - все другое. Все иначе, чем в Полете. Движения, ощущения, дыхание, краски, звуки. Приспосабливаться надо заново. Учиться ходить, дышать, разговаривать с людьми, адекватно реагировать на их слова. Ведь люди очень сильно отличаются от крыльев, мотора, компьютера.
Здесь семья - а семья живет не ради Полета. Она - ценность сама в себе. Это ты живешь ради семьи.
Но постепенно отходишь, отходишь, забываешь тот мир, полупризрачный, словно ты видел его во сне. И вспоминаешь реальную жизнь. Алексей допил пиво, перевернул кружку.
– Пошли, Славик. Ты готов?
Они вышли на стоянку, Алексей отыскал взглядом машину Славки - желтоватую старенькую "Неву"… Славка подбрасывал его в аэропорт - свою машину Алексей обычно оставлял дома. Лене может понадобиться. Сумки закинули в багажник, Алексей сел за руль. Слава включил музыку.
С некоторых пор Славка стал ярым националистом. Новое увлечение пронизывало все стороны его многообразной жизни. Если говорить точнее - Славка был из "евразийцев". Алексей слабо разбирался во всех этих тонкостях. Разных партий и организаций существовало множество. В частности, и музыку Славка слушал только русскую. Алексей ему подкидывал кое-что: скопилась приличная коллекция и православной духовной музыки, и народной, и просто старой, времен Империи и Союза - от "Солдатушки, бравы ребятушки", до Марка Бернеса и ВИА конца двадцатого века.
Все это Славка слушал с восторгом, но - подозревал Алексей - не столько из художественных, сколько из принципиальных соображений. Вот и сейчас включился диск советской песни. Певица выводила великолепным густым меццо-сопрано.
Мне хорошо, колосья раздвигая,*
Сюда ходить вечернею порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам тропинки полевой.
Всю ночь поют в пшенице перепелки
О том, что будет урожайный год,
Еще о том, что за рекой в поселке
Моя любовь, моя судьба живет…
Алексей смотрел на дорогу. Вот бы сейчас, разогнавшись, взять руль на себя… пройти низко над крышей впереди идущего "Мерседеса".
– Вот ведь интересно, - заговорил Славка, - всегда говорят - проклятый коммунизм… А вот послушаешь эти песни, фильмы тех времен посмотришь - там о коммунизме вообще речь не шла. Просто люди… любовь к Родине, любовь к женщине, любовь к профессии. Никаких идей на самом деле не было…
– На самом деле идеи тоже были, - сказал Алексей, - но люди никогда не живут идеями. Поэтому и фильмы, и песни невозможно делать чисто идеологическими.
И хорошо мне здесь остановиться,
И глядя вдаль, подумать, помолчать…
Стеной стоит высокая пшеница,
И ей конца и краю не видать…
/*М. Исаковский /
– Тогда не было собственности на землю, - сказал Славка, - земля была общей. Поэтому и можно было стоять у пшеничного поля и ощущать его как свое, родное.
Алексей вздохнул.
– Что пользы жалеть о том, что было когда-то. Наверное, это лучше… но надо жить в том мире, в котором нам довелось жить.
– А пытаться хоть что-то изменить к лучшему? Это что, церковью возбраняется?
– Не знаю, - сказал Алексей устало, - Я чувствую, что это не по мне. Я просто не знаю, как лучше, понимаешь? Ну плохо сейчас… А я что, могу что-то лучшее создать?
– По крайней мере, уничтожить… изгнать тех, кто мешает народу самоопределиться, - изрек Славка.
– Не вижу в этом смысла.
Алексей завез Славку домой и поехал к себе, в Павловск, на метро. Всего три перегона, недалеко… Он уже совершенно адаптировался к миру. Стоя в трясущемся вагоне, бездумно читал рекламные надписи.