Лики огня

Банч Кристофер

Бен Дилл, которому было приказано везде сопровождать Аликхана, сам управлял «грирсоном», а теперь, горько оплакивая судьбу, повел свою разношерстную команду наверх. Подойдя к станции, они не обнаружили там никого. Два техника — специалисты по охранным системам — проверили, не нарушена ли сигнализация.

— Все в порядке, сэр, — доложил один из них, обращаясь к Фрауде, который явно произвел на них впечатление. В гражданской одежде, да еще такой неряшливой, и вдруг тут, среди военных. Нет, определенно это какая-то крупная шишка, решили они. — Тут установлены сирены,

а ограда находится под током, чтобы, значит, никто не забрался. Все чисто, можно заходить.

Они втащили передатчик в ворота, дождались, пока техники открыли дверь командного пункта, и поволокли громоздкое устройство внутрь.

— Все как я и предполагал, сэр, — доложил другой техник. — Оборудование стандартное, никаких «жучков». Нам нужно пятнадцать… нет, десять минут, чтобы запустить эту бандуру.

Все, правда, продолжалось немного дольше, но, в конце концов, передатчик подключили к питанию, и он заработал. Настроенный на основную мусфийскую частоту, он мог посылать сообщения по всей планете и в космос. Это, конечно, не было случайностью, что трансляционная станция принадлежала информационной компании «Матин».

— Время, сэр.

— Давайте! — приказал Фрауде.

По всей системе передачу приняли тысячи комов, от стационарных до установленных на кораблях. Ошарашенные мусфии слушали ее и не верили своим ушам.

Качество записи было вполне приличное. Голос, явно искаженный, мягко произнес по-мусфийски:

«Помнишь, еще детенышем ты дрался, играл и смотрел на звезды, завороженный их загадочным мерцанием?

В берлоге тебе приходилось вести постоянную борьбу, доказывая, что ты самый сильный, самый лучший, что у тебя самый мощный лерт. Ты не сдавал позиций и в стае, и потом, когда покинул ее, выйдя в большой мир.

Ты стал воином, понял, как нужно жить, изучил священный кранг. И в процессе обучения, снова и снова утверждая себя, ты снова и снова сражался со своими братьями.

Ты прошел через все это, и теперь гордость, смелость, лерт и честь — вот что ведет тебя по жизни.

Но потом ты прибыл сюда, на Редон. И что происходит тут?

Ты видишь, как твои братья умирают, убитые из засады. И убиваешь в ответ.

Кого? Детенышей? Женщин? Ни в чем не повинных людей?

И это честь? Это то, от чего возрастает твой лерт?

Многие, слишком многие твои товарищи ушли, и от них осталась только память. Одни гниют в джунглях, кости других лежат на дне морском, третьи… третьи просто исчезли, и никто не знает, как и от чего они погибли.

Запомнят ли в берлогах их имена? А в кланах? Будут ли детеныши трепетать от восторга, восхищаясь их честью и мужеством?

А как обстоит дело с тобой самим? Захотят ли детеныши повторить твой путь?

Или, как и многие, многие другие, ты умрешь здесь, на этой зеленой планете, обернувшейся для тебя кошмаром, и будешь забыт?

Смерть. Забвение. Бесчестье.

А может, еще не поздно вернуться домой и найти подходящую бранду для себя, своих товарищей, своего клана?

Ты в состоянии сам принять правильное решение.

Ты воин. И ты умеешь думать. Или нет?»

Команда

покинула станцию, рысцой сбежала к «грирсону» и поднялась в воздух до того, как хоть кто-то успел прийти в себя и среагировать.

Вленсинг дважды прослушал запись, издавая глухое рычание.

— Скорее всего, эти презренные твари захватили какую-то трансляционную станцию.

— Наверняка, — откликнулся Дааф. — Трудно представить себе, что Куоро настолько оторвался от реальности, чтобы позволить такое.

— Нет, это не он. Надо полагать, ты уже послал туда отряд, чтобы собрать данные и тщательно проанализировать ситуацию? — Дааф заколебался. — Что, ты не сделал этого?

— Нет, — признался Дааф. — Как только «аксаи» определили, где находится передатчик, командир звена отдал приказ уничтожить его.

Рычание Вленсинга стало просто угрожающим:

— Я разорву его на части… Нет. Нельзя наказывать за мужество. Но пусть он не попадается мне на глаза до тех пор, пока мой гнев не утихнет. И еще — разберись с этим Куоро. Может, он не причастен к этому безобразию, но все же тут есть доля и его вины. Нужно наказать его… достаточно болезненным образом. Оштрафовать, к примеру. Полагаю, потеря денег огорчит его даже больше, чем если бы он пострадал физически.

— Будет сделано.

Вленсинг нажал на клавишу, возвращая запись к началу. Чего эти бандиты рассчитывали добиться? В передаче не было призыва перейти на их сторону или поднять мятеж — просто суровое напоминание о том, что их, возможно, ждет смерть и забвение.

Такие вещи вредны для воинского духа. Вленсинг был готов отдать приказ, что всякий, кого застанут за прослушиванием передачи, будет наказан, но одернул себя. Глупость. Так эта мерзость лишь превратится в нечто запретное и, следовательно, привлекательное. Он снова прослушал передачу.

Тот, кто записал ее, владел языком в совершенстве. Ни один человек не мог бы сделать эту запись. И конечно, говоривший прекрасно понимал психологию мусфиев. Ни один человек не в состоянии понять, что для мусфиев значит честь. Но мусфии не стали бы сотрудничать с этими презренными тварями. Да и, кроме того, не было никаких сообщений о том, что кто-то из них захвачен в плен.

Кто в таком случае ответит за это безобразие?

Язифь ходила туда и обратно по побережью неподалеку от «Шелбурна», время от времени поглядывая на часы. Гарвин, если он вообще собирался показываться, опаздывал уже на полчаса.

Над заливом дул резкий ветер, несущий привкус пепла из лагеря Махан. Неудивительно, что на берегу не было никого, кроме одинокого рыбака. Он сидел, прислонившись спиной к швартовой тумбе, и чинил свою сеть.

Да еще смуглый мальчишка-'раум лениво скреб сходни, ведущие к пристани.

Язифь не заметила, что шорты мальчишки оттопыривались от спрятанного в них пистолета. На самом деле пареньку исполнилось уже четырнадцать, и еще во время восстания 'раум он был у них курьером. Не обратила она внимания и на поблескивание бластера, завернутого в рыбацкую сеть.