Ликуя и скорбя
Шрифт:
— Князь наш милостив... Вишь, рязанцы отхватили Лопасню, а он простил. Князь тишину любит, чтобы все было тихо! Сыска не любит!
— Князь не любит сыска, не он, так городские сотские на дыбу потянут! Кто будет молчать? А если побежит холоп к тысяцкому? Все холопы ему в глаза заглядывают! Холопский город строит!— ворчал Михаил.
— С холопами тут дело не делать!— заключил Василий Васильевич.
В Москву прибыл ханский посол Ирынчей, привез с собой торговых гостей сурожан. Хлопотал Ирынчей, чтобы купцы сурожане торговали по всему великому Владимирскому княжеству без взимания тамги, чтобы могли скупать товары не только на торге, а свободно бы ездили по городам и селам, держали бы русских посредников. Князь Иван знал, что торговля без тамги сильно ударит по тягловым людям, по мелким торговцам, заденет и купцов, побегут те из Москвы, с владимирских, суздальских и ростовских торгов потечет ручеек к соседям, в Тверь, в Рязань, в Нижний Новгород, соберутся ручейки в поток денег из Владимирского княжества. А как отказать? Ханский посол приехал с пайцзой, на пайцзе две стрелы, скорый посыльный хана. И ярлык при нем. И ордынские всадники при нем. Отказать нельзя, нужно бить челом великому хану, объяснить, что, если разорить торговлю в княжестве, уменьшится выход дани. Однако далеко до хана. Очень далеко. Пока посланный доедет, пока передаст челобитную, да еще вопрос, в чьи руки она попадет до рук ханских, да и кто ханом будет... А Ирынчей жмет неотступно.
— Большой купец что щука!— говорил тысяцкий Алексей Петрович князю Ивану. — Щуку вынул из воды, она норовит руку тебе отхватить, сразу не подохнет. Пусти в воду, опять оживет! Не уйдут купцы, не бойся, князь! Уходить некуда. И во Твери, и в Рязани тот же Ирынчей, а Новгород своих не знает, куда девать, чужие не нужны... Мелкий торговый люд тебе казну насыпает по деньге, а из денег растут рубли. Что лучше, князь, один рубль рублем или двести денежками? Продать свой товар сурожане продадут, а вот как купить захотят, тут своя хитрость. Мимо малого торгового люда не пройдут. Я шепну, они не пустят!
Повелел великий князь торговать гостям сурожанам без тамги по всему княжеству: продавать и покупать товары. Продать продавали, а покупать усунутся, все закуплено, мимо малых торговых людей никак не пройти. Сурожане попробовали стакнуться с большими купцами владимирскими, суздальскими, московскими. Купцы руками развели. Больших купцов едва десяток, а мелких торговцев тысячи. Пока один повернется, те, как муравьи, обтекут товар на местах! Вот их, этих торговцев, стеснить! Тогда уж! А мелких торговцев стеснить тысяцкий не дает!
За старшего среди гостей сурожан Некомат. Перед ним и ханский посол Ирынчей опускается на колено. У Ирын-чея пайцза с двумя скрещенными стрелами, у Некомата ху-фу, золотая пластинка власти. Скрещенные стрелы — посланец хана, головы дерущихся тигров — власть хана через обладателя ху-фу. Великие князья на Руси получали скрещенные стрелы, дерущихся тигров только сыновья хана.
Золотые дощечки со стрелами и тиграми — обычай давний. Записано в китайских хрониках династии Тан: китайский император Да-е в 610 году по рождеству Христову решил внести раздор в тюркские племена, осаждавшие его империю. Для этого он объявил одного из старейшин тюркского племени Шегуя главным ханом. Он послал Шегую бамбуковую стрелу и сказал своему посланнику: «Надобно, чтобы дело это шло так же скоро, как летает стрела».
Тюркский хан Шаболо Хилиши в 634 году по рождеству Христову разделил свои владения на десять аймаков и в каждом поставил одного правителя. В знак власти над аймаком каждому правителю вручил по стреле с золотым копьецом и восчатой печатью. Правители назывались «десять ше», что означало — десять стрел. Стрела была знаком власти.
Чингисхан знаком власти провозгласил тигра. А чтобы показать, что власть — это сила, повелел изображать головы дерущихся тигров. Некомат не ханский сын, не ордынец даже, он торговый гость. За что же ему дана такая власть? И ордынцы, и торговые гости, и те, кто имел дело с Некоматом на Руси, без труда догадывались, что Некомат несметно богат и за великие дары выкупил у хана пластину с головами дерущихся тигров. Но пластина не только свидетельство власти хана через Некомата, это свидетельство и того, что Некомат — довереннейший соглядатай хана и его посол.
В Москве Некомат первый раз, а знает все московские обстоятельства, знает и об обиде Вельяминовых. Старика не беспокоил. Завел знакомство с его сыном Иваном. Иван рад знакомству, напрашивается на дружбу и службу, через посланца хана с властной дощечкой надеется прикоснуться к власти. Не вернется ли место тысяцкого в род Вельяминовых, да мимо отца к нему, к Ивану, напрямую?
Не остерегся спросить:
— Что нужно сурожанам?
— Много нужно!— ответил Некомат, подливая Ивану мальвазии, что во рту испарялась, глотать не надо.
— Небогата наша земля!
— Это как смотреть!— отвечал Некомат.
— Как смотреть?— спросил Иван Васильевич.
— Мех бобровый, мех соболий, мех беличий...
— Это свободно! Тысяцкий объявит, чтобы везли мимо торга, со всех концов привезут.
— А тысяцкий не объявляет... Тогда что?
Сидели в горнице, в новорубленных хоромах Вельяминовых на Воронцовом поле; Иван Васильевич наклонился через дубовый стол к гостю.
— Наш князь — милостивец! Власти своей боится! А тысяцкий властен!
— Тысяцкий не князь! Сегодня он, а завтра князь другого поставит!
— Поставил бы, да черные люди за тысяцкого поднимутся. Тысяцкий за горожан, за черных людей, против боярства.
Некомат пренебрежительно скривил губы.
— У горожан ныне меч и самострел! Тысяцкий вооружил!
— Против бояр?— спросил Некомат.
— Сегодня против бояр, а там и против хана!
Некомат горбат, сморщено лицо, хотя и не стар, нос, как клюв у коршуна, изогнут, нависает над верхней губой, глаза черные, как угли, из-под лохматых бровей две темные точки, как каленые наконечники у стрелы. Безбород. Ручки маленькие, пальцы тонкие. Иван огромен, дебел, хоть и молод, а уже с одышкой. Тож не воин. Любит медовое вино, а еще больше греческое и фряжское, а еще более мальвазию. Очень они разные, а вот сговорились, вполголоса понимают друг друга. Иван себя хитрецом считает, а Некомат воистину хитрец, ему и притворяться хитрым не надо. Иван весь на свету, Некомат в полной тени.
Когда Иван сказал о хане, Некомат усмехнулся.
— О хане оставим! Я все королевства обошел. Нет силы, чтобы могла помериться с Ордой.
— Да кто ж думку запретит, кто надежду пресечет?
Некомат поморщился:
— Об этом и говорить неинтересно! О тысяцком думай!
— Я давно думаю, да кто защитит, ежели что...
Некомат раздвинул на груди терлик, сверкнула пуговица на терлике. Иван глаз не сводил с пластины, угадав намек.
Иван давно точил черную думку, и вот наконец-то пришла пора посчитаться с тысяцким.
Город строился, а чтобы не было пожара, каждую улицу на ночь задвигали решетками. С одной улицы ночью на другую не перейдешь, не объявив сторожам. Сторожат не княжьи дружинники, а горожане и посадские. Ночные посты проверяет тысяцкий. Один не ходит. Десяток ближних с ним. Все в кольчугах, при полном оружии: с копьями, с мечами, с топорами, с самострелами.
Иван выбрал на подмогу холопа Фролку по прозвищу Козел. За придурковатость выбрал. Ловок был одним ударом ножа борова завалить или быка оглушить обухом и под сердце ножом. Сразу валил, и кровь не запекалась. Бегал по боярским подворьям, сенных девок портил, потому прозван Козлом. Служил, однако, исправно. Кого нужно батогами проучить, сам вызывался. Но и ему не доверился Иван. Сказал, нужно, дескать, двор одному лиходею подпалить. Ночью. Чтобы потушить не успели. Обещал показать двор.