Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
Шрифт:
Но все эти мысли оформились после, сейчас же впереди были четырнадцать часов тягомотной борьбы с хитростями, ловушками, обхождениями, уловками, выстраиванием новых бастионов и вариантов.
Мотивации никого не волновали, лишь факты, подтверждающие имеющуюся информацию — с одной стороны, и выяснение её количества — с другой, моей стороны. Люди менялись, вопросы повторялись, мозг работал, пытаясь соответствовать давящему напору, чтобы совместить теорию осуществления допроса с тактикой сопротивления ему и необходимостью выбрать и создать ту базу защиты, менять которую на протяжении всего остального времени будет нельзя, но лишь жёстко её придерживаться, мало того, защищать и доказывать.
Я не был Дон Кихотом Ламанчским и вряд ли им стану, и у меня никто не мог
В арсенале правосудия были только речи ранее арестованных — никто ничего не видел, не было ни отпечатков, ни физиологических артефактов, ни одного свидетеля, но имелось с десяток показывающих в мою сторону: «Да, да, да — это он, он всех убил, нашёл и убил, убил, убил! У-у-у-б-и-л!»
В принципе, закон был обезоружен бездоказательностью, но на нём была уздечка, состоящая из административного ресурса, с возможностью воздействия на меня как угодно: силой, шантажом, судьбой родственников, их бизнеса, благополучия и так далее. Мало того, всё это подкреплялось опытом уже прошедших предыдущих судов над моими подельниками, за которыми я, естественно, очень внимательно следил и уже понимал, как эта сбруя действует, при всём притом особо не нуждаясь в доказательствах, а опираясь лишь на внутренние убеждения, пусть даже и не расходящиеся с истинным положением дел. По словам господина Жеглова, именно по этим убеждениям, пусть и не поддерживаемым законом: «Вор должен сидеть… и будет сидеть». И точка зрения господина Шарапова, с его юридической законностью, пусть нервно курит в сторонке.
Все свидетельские показания, и я это знал доподлинно, и ещё до ареста, были лишь о том, что меня когда-то, очень давно, видели на каких-то встречах в обществе Григория или Пылёвых, обо мне кто-то что-то сказал, и эти кто-то уже все мертвы, а значит — и подтвердить некому.
Да и что подтверждать? Мало ли кто что и кому говорил в своей жизни. Все, кто меня видел когда-то, подтверждали, что было это лет десять назад, за исключением одного раза — празднования Нового Года в 1999 году, на острове Санта-Круз де Тёнериф, но и это ни о чём не говорило.
Предъявленные мне сегодняшние основания для задержания: подготовка убийства мадам, ведущей арбитражное дело в судах со стороны ранее упомянутого НПО, — не имели оснований и, мало того, и фактических подтверждений, для которых и не было ни какой почвы. Я и МУРовцы доподлинно знали, что реальное обвинение не может подняться выше несанкционированного прослушивания телефонных переговоров, а имеющаяся у них запись разговора двух моих, на сегодняшний день, подчинённых, давала понять о готовящемся прыжке человека — «дикого прапора» — на капот её машины, едущей во дворах на малой скорости, с единственной целью: не дать ей появиться на судьбоносном суде, что могло бы решить дело в нужную сторону. Её отсутствие не могло отложить суд, потому что был и второй представитель НПО, равный по полномочиям, но не по способностям и возможностям применения своих знакомств — просто пока ещё девочка-студентка, что давало шансы на успех.
Жизни и здоровью чиновника в юбке ничего не угрожало, как теперь не угрожал и шантаж по имевшимся у меня материалам прослушивания телефонных переговоров и слежки. И я понимал: МУРовцы знают это точно, хотя и могут «раздуть» и, наверняка, сделали бы это, доведя дело до суда, ведь как-то прокурор подписал санкцию на арест. Главный козырь, который у них был и о котором мне удалось узнать в процессе допроса: их намерения в отношении родственников и семьи не оставили бы камня на камне, муж сестры был бы арестован, его бизнес погиб, как и всё, что давало средства для вполне приличного их существования. И что интересно — почва, с точки зрения юриспруденции, вполне могла использоваться для законного доведения до процесса, который, скорее всего, опираясь на однобокие показания, которые имели место быть, отпустил бы за недоказанностью, но, вероятно, через два года после ареста, чего для своих родственников я допустить, разумеется, не мог.
Затем, доказать что-то, находясь в тюрьме очень трудно, хотя бы из-за быстро иссякающих ресурсов, либо конфискованных, либо уходящих на содержание защиты, не говоря уже об очень ограниченных возможностях. Я не мог позволить себе подобную роскошь и лишить благосостояния и положения близких мне людей, ни в чём не виновных, но могущих пострадать из-за того, что сделал я когда-то.
Мало того, мужа сестры вполне могли обвинить в участии в ОПГ, а это от 8 до 15 лет, чего требовала противная сторона по арбитражному суду, что я воспринял, как полное отсутствие совести у этих людей (нельзя переводить ради своей выгоды арбитражное в уголовное — это обязательно «аукнется»), хотя оснований к этому не было — как управляющий он был нанят один раз для продажи фабрики, производящей из отходов картонную упаковку, но расторг договор о найме в связи с тем, что подготовленная уже сделка сорвалась из-за разгильдяйства нанимающей стороны. И вся вина его заключалась лишь в дальнем родстве со мной.
А потом, по предыдущим судам и приговорам я доподлинно знал, что все судьи верят «безупречному» слову Грибкова-«Булочника», не требуя фактических доказательств. То есть осуждён я буду в любом случае, и в основном — за жизнедеятельность в ОПГ, что оставляет мало шансов когда-нибудь выйти на свободу, а раз так… В конце-концов, я предложил Трушкину, под его честное слово (и надо заметить, господа преступники, он его сдержал) — в обмен на чистосердечное признание по ряду преступлений, в основном, убийств, совершённых мною, не трогать ни родственников, ни друзей, хотя бы по той простой причине, что они действительно непричастны.
Замечу, что потуги на это, как и желание обвинителей на судебном следствии, скорее всего, с подачи опять-таки представителей НПО, были, но слово осталось нерушимым. И, кстати, МУРовцы самочинно взяли на себя обет помощи и защиты, в случае необходимости, для моей семьи.
Противостояние этих суток закончилось приездом представителя прокуратуры господина В.В. Ванина, который оформил надлежащим образом юридическую часть и явку с повинной, выглядевшую как самовольная выдача оружия и боеприпасов к нему — дюжина «стволов» и несколько сот патронов. И я, и сотрудники понимали, что центр моего кабинета в доме — не то место, где можно этот складик пропустить (за день до ареста, почистив оружие, ящик с ним я оставил на видном месте, под столом, где найти его не составляло проблемы), но на мой аванс ответили своим. После подписания бумаг, при визировании своей подписи, когда, кстати, я долго вспоминал, как она выглядела и смотрел на получившееся, потому что не видел (подпись и фамилию) и не пользовался ими полтора десятка лет — сердце ёкнуло.
Ввиду занятой мною позиции, была дана команда на мягкий обыск квартир и домов, где уже несколько часов без света сидели перепуганные взрослые и дети, и эту «мягкость» я тоже воспринял, как уступку, хотя удар для близких этими мероприятиями сам по себе был жестоким, ведь никто из родственников даже не подозревал о моём фееричном прошлом.
Все четырнадцать часов допросов на столе передо мной лежали четыре телефона, обнаруженные при мне во время ареста, один номер из которого милиционерам удалось узнать, его-то они некоторое время и прослушивали, благодаря чему и появились около больницы. Чем ближе к вечеру, тем чаще они разрывались от звонков, прежде всего ударяя по сердцу. Я знал, кто звонит по каждому из работающих телефонов, и мысленно прощался с каждым абонентом. Больше всего поступало звонков от
Ирины и, в конце концов, когда всё закончилось, я даже отказался от предложенной возможности поговорить с ней или с сестрой, чтобы объяснить ситуацию — был уверен, что если какие-то отношения с кем-то и продлятся, го духовность и конечность их предопределены тем, что они обо мне сегодня узнали. Отчасти я был прав, но лишь отчасти и далеко не в отношении всех.
Если вернуться к причине моего ареста, не имевшей под собой ни одного факта подтвержденного нашими действиями в соответствии с надуманными предъявленными статьями УК, могу сказать следующее: в случае с подобным мне персонажем, нужны ли они!?