Шрифт:
Врал Геша неумело. Щеки наливались помидорно-диатезной спелостью, в носу щипало, а ладони мгновенно покрывались холодным липким потом, независимо от того, жарко было или холодно. Перед тем, как выдать порцию лжи, Геша неизменно шмыгал носом и суетливо вытирал руки о брючины, из-за чего ткань на плотных Гешиных ляжках становилась гладкой и масляно лоснилась. Мать, пытаясь устранить неопрятный блеск, после стирки полоскала штаны в уксусе, из-за чего они резко и кисло воняли. Запаха этого Геша очень стеснялся и никогда не садился за одну парту с девочками – боялся, что обсмеют.
Одноклассники быстро раскусили суть Гешиных беспокойных движений и каждый раз, как только он начинал тереть руки и вытирать сопли, беззлобно дразнились:
– Смотри, смотри, сейчас Гешка заливать
Но, несмотря на сопровождающие обман неизменно-нелепые внешние демонстрации, с которыми за многие годы Геша так и не научился справляться, он все равно врал. Врал всем – друзьям, родителям, бабушке с дедом и учителям. Врал по поводу и без. Врал обо всем, начиная от причины опоздания на урок и заканчивая содержанием якобы прочитанный книги. Что, как и, главное, зачем заставляло его врать, было совершенно непонятно. Какая сила уводила его с широкой и светлой дороги правды на кривоватые лживые тропинки, оставалось неизвестным даже ему самому.
Мама называла его фантазером, отец – трепачом, а бабушка считала, что у внука сложная умственная патология, которая, если не лечить, приведет к одному – тюрьме. По старому, сохранившемуся у деда медицинскому справочнику, изданному чуть ли не при Сталине, бабушка, в очередной раз становясь свидетельницей самого завирального Гешиного вранья, отыскивала в перечне болезней и ставила Геше дикие психические диагнозы: от шизофрении с труднопроизносимым названием до вполне себе романтического «фантазма».
Но никаких отклонений у Геши, конечно, не было. Как и не было причин для лжи. Родители его любили, в меру ругали, в меру баловали, не третировали, не контролировали, за «двойки» наказывали, за «пятерки» поощряли денежкой или походом в кино. На выходные, примерно до двенадцати Гешиных лет, отвозили к бабушке, которая строжилась больше для проформы, но в субботу разрешала не спать до ночи, а воскресным утром пекла пористые тонкие блины, к которым неизменно подавала растопленное огненно-желтое масло, всегда в одной и той же алюминиевой плошке, и оба макали по очереди каждый свой блин, с Гешиных непременно капало, и на столе образовывалась дорожка из жирных, мгновенно застывающих, точек, похожая на муравьиную тропу. Иногда, когда бабушке хотелось побаловать единственного, и уже по этой причине любимого, внука, она пекла в допотопной тяжеленной вафельнице кружевные в квадратик вафли – лакомство, вкуснее которого Геша до сих пор не встречал. Горячие вафли бабушка скатывала не привычной трубочкой, а кулечком, в который можно было налить сгущенки или положить творогу с вареньем, но Геша никогда так не делал. Он отламывал от вафли маленькие хрустящие ломтики и ел их просто так, даже не запивая. Мог съесть целую тарелку, всё, что испекла бабушка.
В школе Гешу скорее любили и, даже несмотря на его постоянное вранье, друзей было много. В Гешином детстве в школы ходили по месту жительства, и одноклассники жили в одном дворе. Вместе росли, вместе играли, вместе делали уроки, проводили каникулы, зимой строили снежные пещеры, а летом бегали в казаки-разбойники и шагали немыслимые шаги, придуманные для игры в гиганты.
Как-то одним летом сосед дядя Миша, работавший на стройке, приехал во двор на своем самосвале и вывалил в почти пустую песочницу огромных, выше человеческого роста, размеров кучу желтого, мелкого, чистейшего песка. Играть в этот песок прибежали дети не то что с близлежащих дворов, а со всего района. Прибежали вольные и всегда расхристанные ребята из соседней общаги, притащились со своими машинками и лопатками пацаны, жившие в пятиэтажках через дорогу, с куклами в колясках и на руках пришли девчонки, подружки тех, что жили в Гешином доме. Сначала не знали, как подступиться к такой горе песка. С краю кучи уже сопели малыши, делая куличики, но не лепить же песочные пирожки тем, кто постарше!
Кто-то предлагал построить замок, с настоящими ходами и выходами, кто-то – автостраду с серпантином, туннелями, стоянками и пунктами ГАИ. Девочки считали, что нужно разделить песок на кучки поменьше и каждый сможет строить то, что захочет. Спорили и обсуждали громко, с детской горячностью, поэтому то, что говорит Геша, расслышали не сразу.
– … из Египта привезли, мне приятели в лагере рассказывали, – ощущая привычное покалывание в щеках и едва сдерживаясь, чтобы не начать вытирать потные ладони о шорты, рассказывал Геша.
Услышав для многих незнакомое название «Египет» ребятня примолкла.
– Чегооо? Какой такой Египет? – презрительно спросил общежитский Леха, самый старший и хулиганистый из всех, и смачно сплюнул, показывая тем самым полное презрение к незнакомому доселе слову.
– Ну, мне приятели рассказывали, – повторил Геша, – приятели из Египта, я с ними в пионерлагере в одном отряде был. Ну, Египет, в Африке!
– И откуда у нас тут африканцы, да еще и в пионерлагере? – продолжал допытываться Леха, предвкушая скорое разоблачение Гешиного вранья.
– Ну как откуда, по обмену, наверное, – Гешин голос постепенно наливался уверенностью, тем более, что про египетских приятелей была истинная правда. – Да вон хоть у Сереги спросите!
Серега, верный Гешин друг с того самого времени, как их мамы оказались в одной родильной палате, стоял неподалеку. Серегу уважали все, потому что Серега никогда не врал. Ни разу и никто не ловил его не то, что на лжи, а даже на простом преувеличении. Он всегда говорил правду и никогда ничего не приукрашивал. Сереге доверяли и верили абсолютно все, и даже если бы он сказал какую-нибудь очевидную ерунду, например, что директор их школы – китайский император, или что через три месяца погаснет солнце, ему бы безоговорочно поверили. Многие взрослые недоумевали, как такой честный порядочный мальчик, отличник, активист, может дружить с Гешкой – хоть и неплохим парнем, но вруном и середнячком в учебе. Но по закону притяжения противоположностей эти двое дружили, причем так, что друг за друга горой, в школе за одной партой, уроки, походы в булочную и за молоком, а уж тем более гулять – всё вместе. Каждый день Серега, живший на пятом этаже, прыгая через ступеньки, врывался в Гешину квартиру на первом, дверь в которую весь день была открыта и запиралась только на ночь, и, начав орать еще со своего порога, заканчивал уже в Гешином коридоре: «Теть Света, а Гешка гулять пойдет?» или «Теть Свет, меня за хлебом послали, можно Гешка со мной?».
Верный Серега историю с египтянами подтвердил.
– Да, были такие в нашем отряде, брат с сестрой, из Каира, – охотно рассказывал он, – у них отец врач, то ли работает здесь, то ли на время прилетел. Они по-русски говорят вообще как мы, не отличить! Правда, зимой, сказали, опять в Каир улетят…
Брата звали Камиль, а как звали сестру ни Геша, ни Серега не запомнили, но имя какое-то простое, ничего особенного. Отец-врач учился в Советском Союзе, женился на русской, поэтому дети так хорошо знали язык. В общем-то, обычные ребята, и, наверное, Геша не обратил бы на них особого внимания, если бы однажды не увидел, как сестра Камиля пишет что-то в обычной ученической тетрадке в линейку, зацепила его какая-то неправильность. Потом понял – писала она справа налево да еще и не буквами, а арабской вязью, как будто и не слова писала, а плела ажурный узор из кудрявых символов, соединяя их между собой то точками, то восклицательными, то вопросительными знаками. Геша подсел к ней, разговорился, оказывается, писала она своим каирским друзьям, каждый день – по письму. А его так заворожило движение ее маленькой руки с тонкими пальцами, заворожило то, как из-под обычной шариковой ручки, легко и просто выводятся не слова и предложения, нет, а кружева, орнамент, что он попросил разрешения сидеть рядом, пока она выводит письменные приветы своим далеким адресатам. Она разрешила. Геша, не отвлекал, смотрел, затаив дыхание, как смотрел бы на представление иллюзиониста в цирке, лишь иногда спрашивая про Каир, про Египет, про жизнь вообще. Не очень-то она ему отвечала, молча пожимала плечиками и улыбалась, а Геша не настаивал.
Брат Камиль был более словоохотлив, и по его рассказам выходило, что ничего особенного в их каирской жизни нет, город как город, грязный и опасный, хотя древний и вообще – столица. Геша не верил, представляя Каир чем-то сказочным, с Синбадами-мореходами, разбойниками и восточными сладкими красавицами в окружении морей, песков и золота. Много-много лет спустя, Геша с Ритулей туристами побывали в Египте, проезжали и через Каир. Прав был Камиль, даже через столько лет увидел Геша лишь пыль, грязь, сухой неприветливый воздух и вооруженных людей, охранявших хрупкий восточный мир.