Лилипут — сын Великана
Шрифт:
— Ну и порядочки здесь, на шестом этаже!
— Не лучше, чем у нас на первом, — изрёк Гав.
— Но человек — умнее! Он царь зверей!
— Это у вас… У вас — царь, а здесь — как собачка, гав-гав, — хмыкнул пёс. И не без гордости стукнул себя лапой в грудь. — Здесь мы — умнее!
— Если вы здесь и умнее, в чём даже буфетчица Оля засомневалась бы, — съязвил Пальчик, — то это ещё не значит, что надо грубо обращаться с живыми существами! — запальчиво выпалил он в упор, у Гава даже закачалась бахрома над глазами. И сам понял, что далеко не прав. — У нас тоже так… Прости, Гав, — пробормотал он, — я зарвался.
— Не зарвался, а заврался, — кивнул пёс.
— Что же делать?.. Где лифт? — встрепенулся Пальчик.
— Постой. Так идти опасно, — остановил его Гав и приказал: — Снимай мой ошейник. Хорошо, что меня искупали и его под пышной шерстью не было видно… А теперь присобачивай ошейник на себя. Потерпи, дружок. Гав-гав, и готово!
Он откусил от куста гибкий прут.
— Привяжи его себе вместо поводка. Правильно, — одобрил Гав. — Покрепче. И пойдём искать лифт. А то нарвались бы снова на того, чёрного мордатого, и конец!
— Как — конец?
— Ну, как… — уклончиво ответил пёс и рассердился. — С меня — штраф, а тебя — извини, на мыло. Вот как.
Пальчик убито промолчал. А затем глупо спросил:
— А они что, моются здесь?
— Они даже моются — там, — ткнул лапой вниз Гав. — Ваши мамы их моют, — насмешливо продолжил он, — вам самим — лень!
— Да ладно тебе… — смутился Пальчик. — Я мог бы и сам тебя помыть, мама просто опередила.
— Почему-то мама всегда тебя опережает, когда надо что-то сделать. Странно, да?
— Но я…
— Не спорь, слушайся. А ну-ка, к ноге! — скомандовал Гав. — Рядом! Рядом иди, бестолковый… Кому говорю!
— Ну хватит тебе, — взмолился Пальчик.
— А кто меня ещё вчера этими командами донимал?! Ну ладно, потерпи, — смягчился Гав, взяв зубами прутик-поводок и ведя Пальчика по аллее.
На перекрёстке дорожек вновь появился чёрный страж. Он покосился на них и одобрительно гавкнул.
— Что он сказал? — прошептал Пальчик.
— По-вашему: так держать! — процедил Гав, не разжимая зубов.
— Курс? — не понял Пальчик.
— Нет, тебя. Так держать — на привязи.
— Болван лопоухий! — не выдержав, вдруг крикнул Пальчик чёрному терьеру, сам страшась своей смелости. Но тот и ухом не повёл.
— Ты для него — пустобрёх, — криво усмехнулся Гав.
— Почему ты меня понимаешь, а он — нет? — озадачился Пальчик.
— Да потому что он местный, а мы с тобой с другого этажа.
— Но ты-то ведь тоже с другого, а вы с ним разговаривали. Чёрный терьер куда-то исчез, и Гав отпустил прутик:
— У собак повсюду один язык.
— А почему ж я тогда и людей здесь не понимаю? Тот мальчишка, помнишь? Ни он меня не понял, ни я его…
— Да у вас, людей, там тоже язык разный. Помню, в наше кафе «Улыбка» зашли какие-то дядьки в шляпах, уж буфетчица Оля им и так и этак кричала: «Гав-гав! Кофе нет!», а те ни бум-бум. «Иностранцы», — вздохнула она. Пришлось им сварить. Так-то…
— Ладно. А почему и здесь люди — одетые, а собаки — раздетые?
— Нам это ни к чему, у нас шерсть. Да и люди иных голых собачек в жилетки и попонки одевают.
— Выходит, и здесь… — начал Пальчик.
— Хорошие хозяева и здесь заботятся, — перебил его Гав. — Не то вы, неженки, окоченеете.
Быстро темнело. Кабины лифта нигде не было видно.
— Заблудились? — ужаснулся Пальчик.
— Не хнычь. Жди меня здесь, я сам быстрее найду. Гав унёсся, а Пальчик устало опустился на обломок кирпича. Ждал он недолго. За дремучим кустарником, густо усыпанным жёлтыми листьями, послышались чьи-то шаги — Пальчик вскочил. Но это был не Гав, а чёрный терьер, поменьше размерами, чем прежний громила, подобрее своей кудлатой внешностью, но тоже с красной повязкой на лапе.
Верно, жалкий вид имел мальчонка в клетчатом костюмчике, с ошейником вокруг тонкой шеи и привязанным к нему прутиком. Ни дать ни взять потерявшийся «щенок». Страж порядка сразу же заскулил над ним. Пальчик догадался, что терьер, сочувствуя, бормочет что-то вроде: «Ах, ты, несчастный! Потерялся! Где же твой хозяин, бедолага?» Не успел Пальчик опомниться, как и этот терьер взял его тоже за шиворот — только не лапой, а зубами — и понёс прочь.
Напрасно Пальчик негодовал, размахивал руками и вопил:
— Оставьте меня! Пустите! Гав, где ты? На помощь! Добряк терьер уносил его всё дальше и дальше от того места, куда должен был непременно вернуться Гав, и только сдержанно порыкивал на строптивого найдёныша.
Страж толкнул калитку в заборе, и перед ними оказалась улица. Здесь уже горели фонари. Низкие машины, похожие на гоночные, которыми, лёжа, управляли разномастные псы, проносились взад и вперёд мимо двух-трёхэтажных домов. Дома были похожи на комфортабельные большие конуры с островерхими крышами и круглыми застеклёнными входами, к которым вели открытые и столь крутые лестницы, какие у нас увидишь разве что на собачьих площадках. У иных внизу стояли грубо сколоченные сторожки, возле которых сидели на цепи люди в попонках и, охраняя хозяев, грозно покрикивали на прохожих — собак. Очевидно, они орали: «Не подходи! Укушу!» или, вернее, «Поколочу!», потому что у каждого была здоровенная палка. Недаром говорится: на своём подворье и собака пан. А уж человек и подавно, если он на собачьей должности!
Всё это успел подробно разглядеть ошеломлённый Пальчик, оттого что они с терьером стояли долго у перехода, ожидая, пока мраморный дог-регулировщик не взмахнёт своим полосатым хвостом в нужную сторону, наконец-то разрешив идти пешеходам.
Когда терьер переносил Пальчика через улицу, из-за угла внезапно вылетело спортивное авто. Его вела взбалмошная болонка с окрашенным в ядовито-синий цвет мехом. Раздался визг тормозов. Терьер, взвизгнув ещё громче, взмыл в воздух так высоко, словно обладал способностью вертикального взлёта, и с перепугу выпустил Пальчика. Тот шлёпнулся на багажник авто, скатился на землю и дал дёру.