Лилобус
Шрифт:
Эмер была в прекрасном расположении духа: она выиграла сто фунтов в больничной лотерее. Раз в неделю все сотрудники покупали билет стоимостью пятьдесят пенсов — обязаны были купить, выбора не было; средства шли в строительный фонд. Триста билетов по пятьдесят пенсов приносили сто пятьдесят фунтов, приз составлял пятьдесят фунтов на одной неделе и сто на другой. Участники, таким образом, не теряли интереса, и счет строительного фонда постоянно пополнялся. Даже те, кто уходил в отпуск, должны были оставить кому-то свой взнос. В пятницу днем объявляли победителя, который в кассе получал приз. Своим домашним Эмер ничего сообщать не хотела. Ни слова от нее не услышат. Они тут же потребуют новые джинсы, захотят куда-то поехать отдыхать — будто на сто фунтов можно съездить куда угодно, — пожелают весь месяц ходить в «Макдональдс» и решат купить видеомагнитофон. Муж заявит, что все надо вложить в строительный фонд — про запас, вдруг он так и не найдет работу. Нет, лучше оставить все себе. А они с Силией как-нибудь вечером на следующей неделе погуляют на славу. Силия добродушно рассмеялась: «Разумеется, — сказала она. — Как ты сама говоришь: в конце концов, каждый как хочет, так и поступит!»
Она-то знала, что, несмотря на все эти гордые заверения, Эмер хотела бы поступить совершенно иначе: придти домой, и, не сдерживая радости, сообщить новость. Заказать на дом курицу с картошкой и обсудить, как бы всех побаловать — тут решат и джинсы купить, и отложить что-то на черный день, чтобы успокоить мужа, и Эмер пообещает выяснить, возможно ли купить видео в рассрочку. Вот чего ей хотелось бы, и вот как она поступит в конце концов — они обе это понимали.
И Силия надеялась, что если у нее будут муж и дети, она и сама захочет так поступить. Иначе какой смысл заводить семью?
За день она очень устала. В некоторых больницах смены по двенадцать часов, с восьми утра до восьми вечера. Силия подумала, что если бы и у них были такие же порядки, она была бы готова придушить некоторых пациентов, большинство посетителей и весь персонал. Сегодня ей и восьми часов хватило. Одна юная особа страшно разнервничалась, потому что ее родной брат, священник, пришедший ее навестить, сообщил ей, что отслужил у нее дома особую мессу. Он хотел порадовать ее, а она решила, что все, ей конец. Муж возмутился: «У вас нету совести, да как вы смеете сообщать об этом моей жене!» — и поднялся такой шум, что все остальные пациенты и посетители перестали беседовать и начали их слушать. На помощь вызвали Селию. Она задвинула шторки у кровати, приглушила свет, объяснила сухим и бесстрастным голосом, что жизнь пациентки совершенно вне всякой опасности, и врачи ничего от нее не скрывают. Она сказала: священники имеют право служить мессу, так почему бы не отслужить мессу в родном доме — в благодарность за выздоровление женщины и в надежде, что она и впредь не заболеет?
Она добавила, пристально глядя в глаза священнику: жаль, что некоторые не могут все объяснить нормально и не заупокойным тоном, и не понимают, что по мнению многих людей, мессу служат, когда дела совсем плохи. Затем, с укором глядя на мужа, она сказала, что часы посещения больных существуют для того, чтобы порадовать пациентов, поднять им настроение, а не для того, чтобы устраивать семейную сцену на глазах у всей палаты. Они все были младше ее, за исключением священника, но и ему, наверное, меньше тридцати. Они со стыдом выслушали ее, и кивками извинились перед ней и друг другом. Она снова раздвинула шторки и с деловым видом принялась ходить по палате, пока не убедилась, что все действительно успокоились. Когда священник и муж ушли, она села у постели той женщины, взяла ее за руку и сказала: ну что вы завелись, священников хлебом не корми, дай только мессу отслужить. Ведь это их жизнь. Кто, как не они, должен во все это верить? Это мы, объясняла Силия, вспоминаем о мессах и о Боге лишь тогда, когда все остальные средства исчерпаны. А священники этим живут. Ее слова попали точно в цель, и когда она уходила, женщина уже смеялась.
Если бы и дома было так же легко.
На той неделе Барт Кеннеди намекнул, что наведывался и по будням — не только на выходных. Это ее встревожило. Они с Бартом не называли вслух причину, по которой он наведывался. Он не говорил, что миссис Райан напилась — а замечал, что ей надо было подсобить. Не говорил, что мама оскорбила одного из посетителей, а сообщал, что кто-то с кем-то повздорил, хотя теперь, наверное, обо всем уже забыто. Она просила его взять себе денег из кассы, а Барт рассмеялся и сказал: не за что. Он выручает их изредка, только и всего, и к тому же, кто ему даст пособие, если он станет получать зарплату? Он заверил ее, что иногда угощал кружечкой пива себя и одного-двух друзей, но это все ерунда и продолжаться не может. Эмер предположила, что он хочет жениться на ней и прибрать к рукам паб, но Силия ответила, что это чушь — Барт не той породы. То есть, он совершенно нормальный, просто не из тех, кто когда-либо женится. Уж ей ли не знать: она пять лет впустую потратила на такого же бобыля. Она теперь их чует за милю.
Но довольно: зачем о нем вспоминать. Теперь все в прошлом, и хорошо еще, что в Ратдуне об этом ничего не знают. Он жил в другом городе, и она приезжала к нему по выходным в надежде, что их связывало нечто большее, чем то, что было на самом деле. Она была рядом, когда он хотел; в конце концов, спала с ним, потому что это ему точно было нужно. Он называл это словом «спать», хотя сна почти не было: ее мучило чувство вины и страх, что все откроется, и ни он, ни она большого удовольствия не получили. Она потеряла его не потому, что он легко добился своего; она не теряла его вовсе — нельзя потерять то, что тебе не принадлежит. Он не собирался менять свою размеренную жизнь ради того, чтобы завести жену и детей. Нет, ни в коем случае: пока живы родители, он останется с ними, а потом, быть может, переедет к сестре. А вокруг всегда будут девушки — пока девушки, потом женщины — которые возомнят, что у них есть ключ от потайной дверцы его сердца, и что ради них он откажется от своей свободы. Нет, Силия при желании могла бы написать книгу под названием «Ирландский холостяк», только некогда: на этих выходных надо что-то решать с мамой, иначе придется уволиться из больницы и вернуться домой. Нельзя и дальше перекладывать это бремя на плечи других людей.
Хорошо, что Кев Кеннеди пришел чуть раньше: значит, он сядет рядом с Мики. Сегодня терпеть шуточки Мики она была бы не в силах; иногда она выслушивала пару анекдотов, и потом переключалась на собственные мысли — но мыслей у нее много, а Мики такой ранимый. Хоть в этот раз не придется мучительно выбирать, что лучше: его обидеть, или самой сойти с ума. Она пробралась в салон и села рядом с водителем. Том потянулся к дверце и захлопнул ее.
— Времени только без двадцати семь. Как вы по струнке у меня ходите, — сказал он, и все рассмеялись вместе с ним. Том вывел автобус на оживленную улицу.
Он прекрасный попутчик: всегда внимателен, если в настроении поболтать, то говорит много, а если нет, отвечает кратко. И когда молчит, не испытываешь неловкости. Он никогда не заговаривал с пассажирами позади себя, чтобы не отвлекаться от дороги, и когда выруливал с городских улиц на трассу, просил сидящего на переднем сиденье сообщать ему, нет ли машин слева. Он славный парень, и так не похож на остальных Фицджеральдов. Но разве в одной семье все непременно одинаковы? Взглянуть хотя бы на Билли Бернса: тот продал бы Мики десять раз во мгновение ока, был бы спрос. И Нэнси Моррис, подумала Силия — что-то с ней не так. Она всегда пристально смотрит куда-то, а именно — в пустоту. В больнице иногда ей встречались пациенты с таким вот взглядом. И если сравнить Нэнси с ее смешливой сестрой Дидрой, которая уехала в Америку — между землянами и марсианами и то меньше отличий. Или сидящий позади нее Кев, младший брат Барта. И она сама, наверное, не похожа на свою сестру и братьев. При мысли о них она нахмурилась. Почему они ее бросили? Почему? Она могла бы им написать: «Дорогие Мари, Харри и Дэн, увы, должна вам сообщить, что мама пьет, причем куда хуже, чем папа. Что будем делать? Пишите из Нового Южного Уэльса, из Коули в графстве Оксфордшир и из Детройта в штате Мичиган — с нетерпением жду. Ваша сестра Силия, Дублин». В этом все дело: Дублин. Они решат, что это близко, и она не замужем, не так ли? Если бы у нее были муж и дети, никто бы не считал, что она должна бросить свою семью ради мамы — даже если бы она жила действительно по соседству. А так скажут: ты медсестра, ангел милосердия, твоя работа — помогать страждущим, чего же ты хочешь.
Более того, они просто не поймут, никто не поймет. Мари напишет из Улуогги или еще откуда-нибудь, где у них духовные упражнения — названия там все время странные какие-то — и поведает, что благословенны те, кто жертвует собой и помогает ближним. Прелестно. Харри из Детройта посоветует ей поступить так, как она сочтет нужным, поскольку лишь она может непосредственно оценить обстановку. И намекнет еще, наверное, что доход у нее неплохой, и великодушно добавит, что пока не претендует на свою долю в семейном бизнесе. Дэн из Англии пришлет письмо, или даже позвонит: станет яростно убеждать, что надо вернуться домой, что работать медсестрой — это не серьезно, и все, что ни делается, все к лучшему. Может, еще тактично заметит, что, наверное, новой хозяйке паба уже не раз предлагали руку и сердце. Ей только двадцать шесть, почему они решили, что ей уже и надеяться не на что? Ведь она их родная младшая сестра. В детстве они казались большими и умными, с ними всегда было так весело; а теперь письма ей присылали и изредка в гости наведывались какие-то чужие люди, которые думают только о себе. И считают ее старой девой.
— А тебя твои родные сводят с ума? — спросила она у Тома; они в это время поравнялись с огромным грузовиком — содержимое кузова, казалось, вот-вот вывалится им на головы.
— Разумеется, — сказал Том. — Родные-то как раз и достают. Посторонние прохожие, атомная бомба, экономический кризис — это все никого не волнует, до ручки доводят именно родичи.
— Или любовь? Или когда ее не хватает? — Силия ни на кого не намекала, она, как и Том, говорила об отвлеченных идеях. Вот поэтому они так легко находили общий язык и не боялись подолгу молчать.