Лиловые сумерки

Selia Meddocs

– Но… как? – еле выдавила из себя Мадлен, поражаясь тону голоса мужчины. Он был бесцветным, ничего не выражающим.

– Как? Очень просто. Ценой жизнью вашего отца, моя дорогая предательница. Едва вы скрылись из виду, в церковь хлынула чернь. Мы сражались до последнего. Но что мы могли сделать вдвоем против обезумевшей толпы? Из моих рук выбили шпагу, я стал отступать. Кто-то замахнулся на меня мясницким топором, да только опустился он не на мою голову, а на вашего отца, вставшего на пути моего несостоявшегося убийцы. И именно в этот момент в церкви появились королевские гвардейцы. Возникла сумятица, давка. Я этим воспользовался, подхватил шпагу из рук месье де Ламбера, затем вскочил на какое-то возвышение

и принялся рубить толпу направо и налево. Какой-то безумец набросился на меня, мы сцепились в схватке, в которой я снова выронил из рук шпагу. Мой противник с криком мести хотел было заколоть меня, но ему помешали гвардейцы. И вместо смертельной раны в сердце дрогнувшая рука его оставила на моем лице вот такой прощальный подарок, - Анри кончиком указательного пальца провел линию по шраму, а затем продолжил: - Гвардейцы спасли меня. Потом начались преследования дворян, и мне пришлось скрываться. Однако все это время я пытался найти вас, Мадлен, и закончить то, что мы начали. Но мне это не удалось. Вы словно в воду канули. Я был счастлив думать, что вам удалось спастись. Потом события захлестнули меня. Я сражался за Тюильри, был в тюрьме, потом долго скрывался под чужим именем… Своими глазами видел казнь Марии Антуанетты, видел, как какой-то буржуа живет в моем особняке. Я пережил ад, и все это ради клятвы, которую я принес вам, Мадлен. Обещание, что мы будем рядом, как и было суждено. Я пересек Ла-Манш, чтобы узнать, что вы вышли замуж за моего бывшего друга, и у вас уже взрослая дочь. Увы, слишком поздно. Лучше бы я умер тогда от того мясницкого топора, чем видел такое положение вещей.

Анри закончил свой рассказ и уткнулся лицом в ладони. До его слуха доносились сдавленные рыдания Мадлен, и сердце его разрывалось от боли. Он до сих пор любил ее, хотел прижать к себе и успокоить, но она была чужой, женой его друга, барона де Круа. Теперь он никто, принца де Тальмона больше не существовало, как не существовало больше французской аристократии.

– Анри… - голос Мадлен вырвал мужчину из оцепенения. – Все это время я любила только тебя, а за Филиппа мне пришлось выйти замуж, чтобы мое доброе имя не покрыли позором. Дай мне рассказать мою версию произошедшего. Пожалуйста.

Де Тальмон посмотрел на нежное, умоляющее лицо женщины, залитое слезами, и кивнул.

Комментарий к Тайны и признания

Написано под впечатлением от Garou_Je Suis Le Mame. Именно такой голос я представляю у Анри.

========== Побег из Парижа ==========

– Филипп был убедителен. Конечно, я до последнего верила, что ты выжил, но точной уверенности в этом не было. Король стремительно терял свою власть, чернь бесчинствовала в Париже, учиняя самосуд всем аристократам, не в том месте не в то время. Он продумал наш побег до мельчайших деталей, порой рискуя своей жизнью. Филипп едва не погиб, похищая из Бюро Благонадежности необходимые документы – без них наш побег закончился бы полным фиаско.

В ночь перед побегом мы с матерью повытаскивали из корсетов пластины из китового уса и вместо них аккуратнейшим образом уложили немного золотых монет и банковских чеков – они пригодились бы нам за границей, где мы собирались строить новую жизнь. Рядом с нами де Круа зашивал в подкладку дырявого и потрепанного плаща ценные бумаги и векселя.

Однако на этом дело не закончилось. Для удачного осуществления плана, предложенного Филиппом, нам троим предстояло отринуть свое «Я» и надеть маски, спрятаться под личинами других людей. Так, по документам, украденным де Круа, я стала Жюльетт Мори, цветочницей из Нанта. Филиппу досталась роль моего мужа, кузнеца Жана. Ну а матери моей пришлось на время стать вдовой, некой мадам Соланж Дюбуа, якобы отбывающей из Парижа в Нант на похороны брата.

Мы облачились в старые, поношенные одежды, почти лохмотья, спрятали волосы под чепчики (а

Филипп под шляпу, предварительно обильно смазав их бараньим жиром, чтобы они казались неухоженными и грязными). Затем нам пришлось повозиться руками в грязи, чтобы ногти стали как можно грязнее. Были случаи, что именно так проверяющие распознавали беглых аристократов, скрывающихся под личинами бедных крестьян. Мы с Филиппом немного испачкали свои лица и одежду. Матери этого не требовалось – она должна была всего лишь поддерживать скорбный и благообразный вид.

Ранним утром мы отправились к одной из застав, где нас уже ждала почтовая карета. Помимо кучера и нас троих, в карете еще сидел сухопарый адвокат, нервно сжимающий в руках папку с бумагами. Я нервничала, во рту пересохло, было трудно дышать. Однако невозмутимое спокойствие Филиппа словно вливало в меня новые силы, и я, глубоко вздохнув, приняла глуповато-мечтательное выражение, которое я частенько видела на лицах парижских цветочниц.

Вскоре к нам подошел начальник заставы и потребовал документы. Матушка моя великолепно играла свою роль: проверяющему пришлось несколько раз окликнуть ее, прежде чем она прекратила изображать переливчатый храп и со смущенным видом подала свои документы. Он бегло изучил их и вернул назад.

Когда пришла очередь моих бумаг, то начальник заставы долго просматривал документ, потом перевел взгляд на мое лицо и произнес:

– Хороша, чертовка! Повезло же вам, Жан Мори. Ваша жена красива, как и цветы, что она продает.

Филипп кивнул и с видом собственника приобнял меня за плечи. От непривычки я подпрыгнула на месте, и чтобы хоть как-то сгладить неловкость, произнесла, смущенно потупясь:

– Жан, ну не при людях же…

Проверяющий хохотнул, похлопал моего лже-мужа по плечу и отдал приказ пропустить карету. Я едва удержала вздох облегчения. Но рано было радоваться. Нам предстояло без проблем доехать до Нанта, потом добраться до Марселя, а уж там погрузиться на корабль, идущий в Ливерпуль.

Дорога была тяжелой. В Нанте Филипп купил лошадей, и до Марселя мы добирались уже верхом. Я плохо переносила скачку – ведь за день мы проезжали сотню лье, спешиваясь лишь для того, чтобы поесть и передохнуть. Моей матери было и того хуже – она доселе не имела никаких дел с лошадьми, предпочитая только смотреть на них издалека. К тому же, нам пришлось надеть мужскую одежду – в платьях было бы жутко неудобно.

Спустя пару недель мы добрались до Марселя, где Филипп, опять-таки, купил нам места на корабле, выходящем в открытое море через несколько часов после нашего прибытия в порт. И только тогда, когда мы очутились посреди бескрайних морских просторов, я вздохнула с облегчением. Я покинула свою родину, спасаясь от революционной чумы, не зная, что ожидает меня в дальнейшем.

Из Ливерпуля мы переехали в Лондон, в особняк Филиппа. Да, моя семья была знатной и могущественной, но, кроме французских владений, у нас ничего не было. Как бы нам ни претила мысль, что мы, де Ламберы, зависим от барона, нам пришлось смириться, ибо мы стали никем, и кроме золота в корсете не имели ничего.

Так, находясь на унизительном иждивении де Круа, я и моя мать прожили пять лет. Все это время я надеялась, что ты жив, что ты ищешь меня. Но с каждым днем уверенность в этом таяла.

А еще через год скончалась моя мать. Она умерла во сне, легко и без мучений. И вот тогда мы с Филиппом остались одни. Сразу после похорон поползли неприятные слухи о том, что я живу с мужчиной, с которым мы не состоим в браке; что у меня нет даже компаньонки, чтобы избежать поползновений со стороны барона. Думаю, понятно, что меня напрягали эти слухи. Тогда Филипп, мрачный, как туча, сделал мне предложение руки и сердца. И мне пришлось принять его, ведь я не ожидала чуда. Да, я стала его женой, но в сердце я все еще хранила твой нетленный образ.