Лиля
Шрифт:
Потом молча развернулась и пошла обратно к Аэринн. Алекс догнал меня, приобняв за плечи.
— Но сначала переоденься, ты мокрая. Кстати, я не против твоего стриптиза, даже готов спеть. — ухмыльнулся он, и я вспыхнула. — Хотя, можешь и не переодеваться. Мокрая туника так заманчиво тебя обтянула.
Я молча схватила сухую тунику, которую повесила на сучок, пока наблюдала за стриптизом, и направилась в заросли кустов. Серебряков сделал вид, что идет за мной.
— Не вздумай, — ткнула я в него пальцем, и он довольно засмеялся.
Когда я переоделась и вернулась, он болтал с Аэринн. Они чему-то смеялись, я недовольно поморщилась. Дриада взглянула на меня и протянула руку. Я отдергивать свою в этот раз не стала. Саша улыбался, глядя нам вслед. Последнее,
Мы не прыгнули на дерево, как это было во время бега до источника, ветви сами склонились к земле, и мы с Аэринн просто шагнули на них. Ветви поднялись, тут же переплетаясь в зеленую тропу. Спокойно брести по такой дороге оказалось не менее приятно, чем бежать. Какое-то время мы шли молча, дриада поглядывала на меня, я украдкой на нее.
— Расскажи о себе, — попросила она. — Как ты жила там, кем стала, как с тобой обращались. Тебя не обижали?
Я промолчала в ответ, решая, что мне ей рассказать. Аэринн положила начало моему рассказу сама.
— Расскажи про тех родителей, которые растили тебя.
Я невольно улыбнулась, вспоминая маму и папу. Моя мама Надя невысокая шатенка с серыми глазами, очень приятная женщина. Она работает в детском саду воспитателем сколько я себя помню. Дети всегда любили маму, а мама любила своих детей. Она всегда с удовольствием шла на работу. Но случалось, что приходила мама расстроенная. Она никогда не рассказывала о своих проблемах, даже старалась не показывать, но я всегда чувствовала, когда у нее на душе скверно. Тогда я садилась рядом, обнимала ее и говорила ей, какая она замечательная, и как сильно я ее люблю. И мама всегда чувствовала, когда мне было плохо, потому что я тоже не любила рассказывать о своих проблемах. Тогда мама пекла блинчики, наливала в блюдечко сгущенное молоко, блины я больше всего люблю со сгущенкой, наливала чай и звала меня. Она болтала со мной ни о чем, и я сама не замечала, как рассказывала ей о своих горестях. Мама всегда выслушивала. Она подкладывала под щеку кулачок и внимательно слушала, пока не выговорюсь, потом давала совет. Я очень люблю мою мамулю. И папу тоже. Мне часто завидовали девочки, отцы которых предпочитали валяться на диване перед телевизором или зависали в своих гаражах. Мой папа много времени проводил со мной. С маленькой сидел в песочнице, выполняя ответственное поручение по куличикам, по часу качал на качелях, потому что я кричала: «Папа, еще, папочка, выше!», и он качал еще и еще. Когда я стала старше, мы вместе катались на велосипедах, ездили в лес, даже несколько раз ходили на ночную рыбалку, но мама быстро запретила, сказав, что ребенку нечего спать в спальном мешке, где я бессовестно дрыхла, пока у папы клевало. Вы скажите, что так не бывает? Что все слишком гладко и идеально, а я отвечу, что бывает. Но и у нас в семье бывали скандалы. А один раз мама с папой даже расстались. Мы с мамой несколько месяцев прожили одни. Папа приходил по выходным и иногда по будням, оставаясь на ужин. А однажды он остался и на завтрак. Мама очень смущалась, когда я утром застала их спящими в обнимку. Я тихонько закрыла дверь в родительскую спальню и убежала готовить завтрак на троих. Больше папа и мама никогда не расходились.
Но всего этого я не стала рассказывать дриаде, я сказала только:
— Я очень люблю их, лучших родителей и пожелать нельзя.
Аэринн не обиделась, она очень ласково улыбнулась и ответила:
— Я очень рада, что Селестин выбрал хороших людей. Но я бы сама хотела видеть, как ты встанешь на ножки, как первый раз заговоришь с деревьями.
Мы снова замолчали, мне вдруг стало грустно. Грустно и жалко эту золотоволосую красавицу, потому что она была хорошей, я это так ясно почувствовала. Да, время вспять не вернешь, и родителями мне стали совсем другие, но мне захотелось с ней подружиться. Я улыбнулась ей и взяла за руку. Аэринн ответила светлой улыбкой и лукаво подмигнула.
— Побежали, я хочу тебе кое-кого показать.
И мы побежали, легко и быстро. Меня так увлек этот бег, и так нравилось смотреть на сплетение ветвей, что стало любопытно, а что будет, если я сверну в сторону. Я остановилась, Аэринн тоже остановилась, с интересом наблюдая за мной. А я сделала шаг в сторону, на самый край кроны, и ветви переплелись, превращая прямую дорогу в перекресток. Я так и пошла по этому ответвлению и, сделав круг, вернулась обратно. Дриада широко улыбалась, я тоже. А потом мы снова бежали. Все во мне пело от той легкости, которая переполняла все мое существо. Именно в этот момент я была, действительно, по настоящему счастлива. И мое ликование нашло выход в высоком прыжке.
— Йо-ху-у, — закричала я, и дриада счастливо засмеялась.
Постепенно наша дорога пошла вниз, и мы спрыгнули в сумрачном лесу. Я начала озираться по сторонам, мне здесь как-то совсем не нравилось, но Аэринн поманила меня за собой, загадочно улыбаясь, и я п ослушно пошла. Мы пробрались сквозь корявые кусты, ступая по влажной и жесткой траве. Дриада остановилась и негромко позвала:
— Гаэро атэ сиарр.
Послышались мягкие шаги, едва слышные, и к нам скользнула большая тень. Тень остановилась перед дриадой, ее контуры обрели плотность, впрочем, не полную. Очертания того, кто стоял перед нами все время подергивались серой дымкой. Аэринн обернулась ко мне и снова поманила. Я опасливо подошла, и дриада сказала:
— Знакомься, это гаэро, скакуны- тени, — из дымки на меня глянул черный глаз, в котором мерцали красноватые искры. — Прокатимся?
— Нет, — я покачала головой. — Я все еще плохо езжу на лошади.
— Это не лошадь, — засмеялась дриада. — Это скакун- тень. Садись.
Я отчаянно замотала головой. Аэринн что-то шепнуло гаэро, он скользнул в мою сторону и… я вдруг оказалась на нем. Это было странное ощущение. Ты видишь под собой туман, но чувствуешь твердую спину, причем, сидеть было очень удобно, даже без седла. Дриада подозвала второго гаэро, легко вспорхнула на него, и мы заскользили над землей, иначе не скажешь. Бег скакуна- тени не ощущался вовсе, казалось, что меня несет серое облако, мягко, плавно и очень быстро. Я начала получать удовольствие от этой езды и рассмеялась, дриада смеялась вместе со мной. Я видела, как лучатся ее глаза, и мне было приятно от этого. Постепенно сумрачный лес закончился, и мы оказались недалеко от источника. В ту сторону мы бежали дольше. Гаэро принесли нас на небольшую поляну. Еще подъезжая я слышала заливистый смех дриад и веселый голос Серебрякова, который купался во внимании цветника. Я немного помрачнела, и Аэринн взяла меня за руку, тепло улыбнувшись.
— Аэринн, — позвала я, — а почему дриады так странно разговаривают?
— Мы понимаем друг друга с полуслова, — ответила она и оказалась на земле.
Гаэро просто истаял под ней. Мгновение, и я тоже стою на мягкой и ласковой траве. Я удивленно оглянулась.
— Гаэро тени, они не любят солнце. Если они могут оставить седока, то исчезают, чтобы вернуться в сумерках.
— Классные лошадки, — одобрила я.
— Скакуны- тени, — укоризненно произнесла дриада, и мы вышли на поляну.
Мой принц должен был чувствовать себя султаном, не меньше. Его усадили на небольшой пригорок, покрытый цветами, сами вертихвостки осадили Алекса со всех сторон. Одна причесывала ему волосы, две других собственноручно кормили ягодами, остальные смотрели с немым обожанием, периодически поглаживая то там, то здесь. Лисьи глаза Серебрякова сияли озорством. Он был хорош, да что там, бесподобен, но просто дико взбесил. Почему-то особенно раздражала парикмахерская «У дриады». Я злобно сверкнула глазами, и дриады ойкнули, мгновенно расчищая пространство вокруг довольного жизнью принца.
— Жадина.
— Злючка.
— Вредина. — опять понеслось со всех сторон.
— Да, ну, что вы, девочки, — ответила я, — наслаждайтесь, он весь ваш.
— Врет.
— Обманывает.
— Выдумывает.
— Обижается.
— Ревнует.
— Больно надо! — вспыхнула я и ушла с поляны.
— Правда ревнует? — услышала я голос Серебрякова.
— Правда.
— Ревнует.
— Злится.