Лимонка в тюрьму (сборник)
Шрифт:
– Ну, что встал? Заходи, – приветствовал его Саид.
Он неуверенно прошёл, ему показали на крайней шконке второго яруса единственное свободное место. Положил на место матрас, положил на дубок кругаль и шлемку и тихо присел за стол рядом.
Я заварил ему двойной бомж-пакет, вытряхнул туда из банки остатки тушёнки. Кто-то заварил чифирь. Его накормили, он попробовал глотнуть чифирь и сморщился с непривычки. Но продолжил пить.
Ощутив тепло и слегка захмелев с чифиря, он явно отошёл от первого шока и испуга перед неизвестностью. Щёки у него порозовели. Стали знакомиться.
Он рассказал немного о себе. Что
Правду он не говорил, видимо не доверяя нам. А может, сам верил в свою невиновность искренне, как и основная часть арестантов, тем более первоходов.
Пообщавшись с ним немного, я сделал вывод, что если он не ребёнок по развитию, то подросток точно. Многие зэки страдают инфантильностью, но у Константина это было очень сильно выражено.
В камере его прозвали Хакер.
То, что он не говорил сначала правды, я списал на осторожность и некоторое опасение, что в камере может быть стукач, который впоследствии сдаст его следствию. Но он не только не говорил правду о своей делюге, о которой его спросили только при заезде. Он не говорил правду вообще или открывал её настолько мало, что невозможно было понять, где его маленькая правда, а где её нет. Это было плохим признаком.
Хотя я более склоняюсь к тому, что говорил он неправду скорее как ребёнок-сочинитель. Он просто рассказывал фантазии свои и фантазии, вычитанные им из Интернета. Просто ему веселее было в этом выдуманном им мире. По-моему, Корней Чуковский писал, что, если детям не читать сказок, они будут их выдумывать сами. Так и было с Костей Хакером.
Его «несло», и он во многом перебарщивал. Но арестанты этого не любят и воспринимают обычно как угрозу. Но его, видно было, не боялся никто, ну, живёт он в своём, придуманном мире и пусть живёт. У каждого есть свой мир.
И Хакера никто из арестантов не останавливал. Тюремный закон – пусть делает что хочет, если это не во вред общему. Да и вообще в камере развлечений всегда мало, и подобные рассказы развеивали скуку, считали, видимо, арестанты. И ему самому нравилось, что его слушают.
Вот он, развлекая всех, и рассказывал о компьютерах, Интернете, как он раз работал на спецслужбы или на Министерство обороны в каком-то подмосковном секретном бункере в течение года безвылазно. Выходить оттуда было запрещено. Связь с внешним миром также была закрыта, соответственно никакой почты по Интернету, только письма на а/я №***** в конверте без марки. Под конец года основные вольные продукты были съедены. И ему с коллегами пришлось есть тушёнку пятидесятых годов выпуска и курить сигареты «Друг», популярную в СССР марку.
Все посмеивались над его длинными волосами, советуя побриться наголо, как все. Но он был уверен, что со дня на день его выпустят под подписку и он никогда не вернётся в тюрьму. Поэтому с волосами, которые растил много лет, расставаться не собирался.
Никто, в общем, не настаивал, философски наблюдая за молодым сокамерником. Зэки судят не по тому, что говорит сокамерник о себе. А по тому, как говорит. По характеру мышления и выводов. По взглядам и оценкам на различные темы. Это, наверное, скажет любой психолог-студент. Но тюрьмы и лагеря кишат психологами-практиками. Хотя в большинстве своём они не смогут как-то сформулировать и упорядоченно рассказать об этом. Как
Пытаясь отфильтровать что-то из сбивчивых рассказов Хакера, я составил для себя некоторое представление о его жизни.
Как я понял, он был единственным сыном у одинокой матери. Об отце он не упомянул за всё время ни разу. Не знаю, кто была у него мама, но делала она для него многое. Например, компьютер у него появился, когда ему было одиннадцать. Прикинув, я подсчитал, что это было в середине девяностых, в разгар кризиса, когда о компьютере среднестатистический школьник не мог даже мечтать. До этого он был уже знаком с компьютерами, могу предположить, что бегал по компьютерным салонам, тогда они уже были. Может, мама работала в этой сфере.
С тех пор как у него появился компьютер, он, видимо, окунулся в него с головой. Засыпал и просыпался за ним. Мама помогала сыну развиваться в этой сфере, видимо не жалея денег.
Мать его явно любила и всё прощала, он был разбалован, о чём косвенно свидетельствовало, как он разговаривал с ней по «трубе», которую нелегально затянули зэки. Говорил он резко и грубо, иногда переходя на жалобный голос, каким дети просят что-то вкусное у родителей.
Звонил он только ей. Из чего было видно, что друзей и подруг у него не было. Я знал таких ребят, у которых жизнь в виртуальном пространстве полностью вытесняла обычную жизнь, куда они иногда вынужденно заглядывали, брезгливо озираясь, как в вокзальном нужнике. Все друзья у них там, любимые девушки, с которыми они там же и видятся, там же и недоброжелатели, там же и враги. Там у них всё.
В итоге, когда к нему пришел УБЭП, он остался один. И не было возможности позвонить кому-то и попросить, чтобы кто-то мог подсобить через маму, на плечи которой упало всё бремя помощи попавшему в беду сыну.
Неприятно, конечно, было наблюдать, как он звонил по полуразвалившемуся сотовому телефону и жаловался, а иногда начинал, краснея, кричать:
– Деньги?!! Х… ему, а не деньги!!! Гони его в шею, он меня сдал и теперь ещё деньги просит…
Мы о чем-то тихо говорили с Юрой Химиком, я стоял на шнифтах, он, по обыкновению, что-то готовил на «мамке». Кажется, какое-то безумное варево, которое Юра называл «тюремным пловом». Соя из баланды, обжаренная на сале из передачи, с морковью, с луком и чесноком. Потом туда Юра досыпал мелко покрошенную вермишель из бомж-пакетов. Перемешать всё – и «тюремный плов» готов.
Юра готовить умел даже из столь скромных продуктов, половину из которых продуктами можно было назвать лишь условно. Получалось на удивление вкусно, хотя во время готовки меня терзали смутные сомнения, что из этой игры в помойку ничего дельного не выйдет.
Хакер слонялся по хате неприкаянный и потерянный. На него никто не обращал внимания, все были заняты, и было не до него. Я поговорил с ним о чём-то и ни о чём, предложил попить чаю. Но он явно был каким-то потерянным.
Он что-то бубнил себе под нос и смотрел вокруг блуждающим взглядом. Мне показалось, что он заболел. Ведь, наверное, он впервые за много лет, точнее, за всю свою сознательную жизнь был лишен матери и компьютера более чем на несколько часов. Подобно ребёнку, оторванному от материнской груди, он не плакал лишь потому, что уже начал кое-что понимать в жизни.