Линия красоты
Шрифт:
— Да, очень, — легко ответил Ник, покраснел и оглянулся, словно ожидая увидеть Тоби у себя за спиной.
— Трудно поверить, что Кэтрин его сестра. Все хорошее досталось ему одному.
— Ну, если судить по внешности… — начал Ник.
— Скажите-ка мне, что это за человечек в очках? Вот тот, что танцует с министром внутренних дел?
Ник рассмеялся ее шутке:
— Я его где-то видел.
— Это Свирепый Аналитик, — ответила Рэйчел.
— Кто? Нелепый?..
— Так его дети называют, — чуть громче объяснила Рэйчел. — Свирепый Аналитик. Питер Краудер, журналист.
— А, читала его в «Мейл», — кивнула леди Патридж.
— Ах да, конечно… — проговорил Ник.
В самом деле,
— Не могу сказать, что он мне понравился, — проговорила леди Партридж. — За обедом говорил какой-то вздор о… о цветном вопросе. Я сидела довольно далеко от него, но все время его слышала. Ну, знаете, о расизме, — в ее устах это слово прозвучало как грубая брань.
— Об этом говорится много разного вздора, — благодушно заметил Ник, и старая леди окинула его оценивающим взглядом.
Джеральд, с терпеливой улыбкой на устах и ревностью во взоре, двинулся спасать министра. Он отвел его в уголок, усадил в кресло, сам присел рядом, наклонился к нему, почти приобнял, быстро огляделся кругом, словно подготовил сюрприз, — и вдруг застрекотала камера и защелкали вспышки.
— А, «Татлер»! — проговорила леди Партридж. — Наконец-то! — И, поправив волосы, придала лицу выражение… то ли кокетливое, то ли властное, то ли гостеприимное, то ли мудрое — трудно сказать.
Кэтрин тащила Ника и Пэта Грейсона по тусклому коридору навстречу грохоту музыки.
— Как ты, дорогая? — спросил Ник.
— Извини, дорогой. Все нормально. Просто эта кошмарная речь… Я поняла, что ни секунды больше не выдержу!
Держалась она уверенно и живо, но какая-то замедленная игривость движений подсказала Нику, что Кэтрин под кайфом.
— В самом деле, говорил он по большей части о себе.
Презрительная усмешка Кэтрин сделала бы честь ее бабушке.
— Речь отличная, только не для этого случая. Лучше бы приберег ее на свой день рождения.
— А по-моему, все было не так уж плохо, учитывая… — начал Пэт, но, что следует учитывать, не договорил.
Пэт Грейсон относился к категории гостей, которых Джеральд в своей речи назвал звездами экрана: в «Седли» он играл лощеного мошенника, и поразительно было, насколько старше, мельче и как-то жальче он выглядит в жизни. «Седли» — любимый сериал матери Ника; интересно, догадывается ли она, что Пэт голубой?
— Право, не знаю, стоит ли… — протянул он, когда они уже входили в курительную комнату.
Но Кэтрин потащила его за собой в толпу, где он принялся шустро приплясывать вокруг нее, щелкая пальцами и сексуально играя бровями. Выглядело это весьма жалко, и, кажется, именно это Кэтрин и нравилось. Ник словно видел злую пародию на самого себя в будущем. Он отвернулся и пошел прочь через зал — и тут же попал в середину вопящей и хохочущей толпы. Кто-то крикнул: «Эй, да это же старина Ник!», кто-то другой стиснул его в потных объятиях. На душе у Ника потеплело — может быть, и выпитое бренди наконец подействовало: на секунду он устыдился своего презрения к старине Пэту и того, что притворяется своим в компании натуралов, но тут же об этом забыл, когда Тим Карсвелл схватил его за плечи и закружился с ним по залу, обжигая щеку влажным дыханием. Они кружились, пока оба не зашатались, готовые упасть; с возгласом «Ух ты!» Тим отпустил Ника, постоял, пошатываясь, приветственно поднял руку и двинулся прочь.
— А что наш именинник? — спросил Ник у Софи Типпер.
Софи, все время танцевавшая только с Тоби, глянула через плечо. Ник обоих чмокнул в щеки, прежде чем они успели увернуться, и прокричал Тоби в ухо:
— Ну как наш вертопрах?
Тоби молча поднял большой палец, а потом танец унес их прочь.
Ник уже не стыдился танцевать. Его душил воротничок, он обливался потом, расстегивал и снова застегивал пиджак и наконец, заметив в дальнем конце комнаты открытое окно, подобрался к нему и высунулся по пояс, жадно вдыхая сырой ночной воздух и запах дождя. У окна на банкетке сидела Мартина; в прерывистом зеленом свете лицо ее казалось немолодым и измученным.
— При-ивет! — пропел Ник, присев перед ней. — А где Уани? Разве не с тобой?
Она оглянулась, пожала плечами:
— Не знаю. Был где-то здесь…
Нику вдруг захотелось срочно увидеть Уани. Сейчас он был уверен, что все его фантазии могут стать реальностью. А если и нет… Что ж, с пьяного спрос невелик, и Уани на него в обиде не будет. С этой мыслью он принялся пробираться к выходу — мимо девушек, лихо отплясывающих в стиле диско (девушки, подумал он, вообще танцуют лучше мужчин, танец — их родная стихия, а парни по большей части просто выставляют себя на посмешище), мимо нескольких немолодых пар, старательно притворяющихся, что «Spandau Ballet» им по душе, мимо Ната Хэнмера, белая рубашка которого странно светилась в ультрафиолетовом прожекторе, и Мэри Саттон, и Грэхема Стронга (Ник его едва знал, но вполне искренне сообщил, что страшно рад его видеть), мимо Кэтрин, Рассела и Пэта Грейсона — один из этой троицы явно лишний…
Наконец он выбрался из курительной комнаты. Дернул первую попавшуюся дверь — и оказался в маленьком кабинетике. Какой-то человек в рубашке встал при его появлении и сказал:
— Извините, сэр.
— Ой, простите, — сказал Ник. — Я, кажется, ошибся дверью. — И попятился назад.
Он стоял посреди холла совсем один. В курительной комнате гремела музыка, из библиотеки доносились голоса и смех. В ушах у Ника стоял тонкий звон. Огромная люстра с сотней чашечек-лилий мерцала и мигала в ритме его пульса, придавая всему вокруг какую-то странную живость.
Ник двинулся в поход по пустым, ярко освещенным комнатам, где у окон колыхались тяжелые драпировки, словно там кто-то прятался; он останавливался и наклонялся, чтобы получше разглядеть антикварный столик или бронзовую статуэтку, — предметы эти странным образом так и норовили ускользнуть, едва отводишь взгляд. На эскритуар маркизы де Помпадур оперся локтем, и старое дерево жалобно скрипнуло. Войдя в столовую, где они обедали, зажег свет и внимательно осмотрел Сезанна, тоже пульсирующего какой-то тайной геометрией. Как обычно, принялся описывать эту картину самому себе — точнее, воображаемому другу, как всегда притаившемуся за плечом. Композиция, говорил он… оттенки зеленого… Мелькнула смутная мысль. Не доверяя ей, Ник все же сделал шаг, другой, отворил боковую дверь, вышел в темный коридор и, проплутав немного, набрел на людскую. Потянуло сквозняком — это в людской стояла настежь дверь на задний двор. Мокро блестели серые плитки под мелким моросящим дождем. Здесь не было ни романтического блеска люстры, ни интимного пламени свечей — в безжалостно залитой светом комнате мужчины в джинсах таскали и складывали в стопки посуду, с грохотом провозили какие-то тележки, покрикивали друг на друга, и Ник пробирался между ними, бросая в пустоту «извините», «простите», — невидимый, как привидение. Триштана он нашел в буфетной, тот мыл стаканы в дальнем углу, у раковины. Ник подошел и остановился позади него, счастливо улыбаясь. Сейчас он совершенно не думал о том, что времени — час ночи, и Триштан работает, а сам он всего лишь захмелевший гость, ходячая фальшивая нота тоски и надежды.