Линия любви

Все, с нее хватит!

Джоди схватила ключи, машинально брошенные на столик ее так называемым женихом, и вылетела за дверь. Столь же стремительно сбежала — нет, слетела! — по ступенькам и, еще не захлопнув дверцы, всунула ключ в зажигание и одновременно нажала на педаль газа. Мельком заметила, как следом за ней выскочил Рик, Милашка Рик, и отчаянно замахал руками. Да плевать ей на него! Сто раз плевать! Пусть поволнуется за свою «малышку», как он называл эту только что приобретенную им игрушку — серый «ванден плас» последней модели. Приобретенную, между прочим, в счет того кредита, что дали ей в банке! Джоди

пулей пронеслась по поселку, вылетела на основную дорогу и только тут подумала: ну и куда же теперь, да еще в таком безумном наряде?

Не сбавляя скорости, она покосилась на свою грудь, просвечивающую сквозь совершенно прозрачную ткань. «Соблазнительные цветущие холмики» — так называл ее груди Милашка Рик пять лет назад, когда они только познакомились. А эпитет «цветущие» относился к ее крупным ярко-розовым соскам. Справедливости ради следует признать, в те дни он был так хорош, что она дала ему прозвище «Тигр». Эх, да что теперь вспоминать!

Джоди опустила взгляд ниже. Этот проклятый капрон не только не скрывал, он как будто нарочно выделял рыжеватый треугольничек между ногами. Впрочем, так и было задумано. Джоди точно следовала советам пособия, которое написал ее приятель Патрик Спейсер. В его книге «Как заставить мужчину выть, дрожать и стонать» было немало хороших советов, и Джоди выбрала, как ей показалось, самый действенный: «Стань подарком, и пусть он тебя развернет». Вот она и завернула себя в эту дурацкую прозрачную штуковину — ее и материей-то не назовешь. А Рик, Милашка Рик, вместо того чтобы…

Джоди задрожала, застонала и чуть было не завыла в голос, вспомнив, чем все закончилось.

Погруженная в горькие воспоминания, она едва не проехала на красный свет, а потом замешкалась, когда на светофоре появился зеленый.

Ну и куда же ей теперь деваться? Без денег, в полуголом виде, на чужой машине…

Как это — куда?

На секунду Джоди даже выпустила руль, удивляясь собственной тупости. Ясно куда. К негодяю Патрику! Пусть отвечает за свои идиотские советы. Да она еще в суд на него подаст!

Мгновенно закипевшая в Джоди ярость потеснила мысли о только что пережитом унижении. Ну ладно, подавать на Патрика в суд она, пожалуй, не станет, но уж какую-никакую одежку ему придется ей дать. Да и пожить у него можно — надо же привести в порядок свои растрепанные мысли и чувства. А потом, глядишь, они что-нибудь и придумают. Одна голова хорошо, а две лучше.

Хартли даже не поднял головы, когда Фрэнк Стинсон, начальник отдела полицейского управления Сиднея, Восточный округ, штат Новый Южный Уэльс, шлепнул перед ним тощей папкой и проскрипел:

— Тут вот один малый заявляет, что какая-то габаритная рыжуха поучаствовала в угоне его «даймлера». Модель тридцатых годов. Так что, приятель, трудись, ищи ветра в поле, как сказала Джен, когда…

Хартли поперхнулся кофе, а Фрэнк, потирая висок, пробормотал:

— И что мне вдруг вспомнилось?.. Извини.

Да уж, нашел о чем вспоминать. Хартли кашлянул и открыл папку, делая вид, что с головой ушел в эту ерунду с «даймлером», но на уме у него, конечно, была только Дженнифер, его бывшая жена. Теперь даже мысленно — а вслух он вообще никогда не произносил ее имени — Хартли называл ее не иначе как Дженнифер, будто это была не его Джен, заводная красотка, мимо которой не мог пройти спокойно ни один австралиец старше пятнадцати, а какая-то малознакомая женщина с длинным и скучным именем Дженнифер.

Все в отделе знали, как он ее любил. И так же хорошо знали, что произошло.

Однажды один из осведомителей сообщил, что в притон на Биркен-стрит поступила большая партия наркотиков. Хартли со своими ребятами быстро примчался туда, поставил лицом к стене нескольких подозрительных типов и тут углядел краешком глаза, как, стараясь казаться незаметной, пробирается к боковой двери его ангел, его любимая женушка. Он застыл, не веря собственным глазам. И сразу схлопотал две пули: одну в плечо, другую, по касательной, в голову.

Когда он вышел из больницы, начальство стало упорно давить на него, требуя, чтобы он объяснил, что да как. Но Хартли закрыл эту тему раз и навсегда. А если с кем и разговаривал о своей бывшей жене, то только с Джо, попугаем, которого он купил, чтобы дом не казался совсем уж одиноким. Но даже в разговорах с Джо, которые он обычно вел будучи в сильном подпитии, Хартли никогда не называл бывшую жену Джен. Только Дженнифер.

— Фрэнк, ты мне когда-нибудь дашь настоящее дело? — ворчливо спросил Хартли, меняя предмет разговора. — Мне тридцать три. Я у тебя лучший детектив, а занимаюсь всякой ерундой, которую ты называешь гражданскими делами. Чувствую, скоро мне поручат вести учет пьяных пешеходов. Все к тому идет.

Однако, говоря так, Хартли в глубине души сомневался, хочется ли ему сейчас браться за настоящее дело. Просто он считал: коли ты полицейский, то обязан заниматься настоящей работой, а не отсиживаться за столом.

Фрэнк приподнял бровь, похожую на черную жирную гусеницу, и открыл было рот, чтобы ответить, но Хартли его опередил:

— Конечно, если тебя подстрелили, потому что твоя жена… — Он понял, как горько прозвучал бы конец фразы, и вовремя остановился. Еще одна милая привычка, приобретенная им после того, как его семейная жизнь развалилась. Защита. Постоянная защита. — Ладно, забудь. — Хартли взял ручку. — Значит, «даймлер», — повторил он, выводя это слово в своем блокноте. — «Владелец — пожилой мужчина. Похитительница или участница похищения — крупная рыжеволосая молодая женщина». — Он оторвался от блокнота и поднял голову. — Как это понять? Что, Сидней стал семейным городом, в котором по пальцам перечесть всех пожилых и рыжих?

Хартли прожил в этом городе всю жизнь. Он помнил, как в один прекрасный день растаял в голубой дали его отец, оставив на память о себе лишь старое рулевое колесо на стене. Как мать одна поднимала двоих сыновей, из которых один, а именно он, к шестнадцати годам превратился в законченного преступника, угоняющего машины, чтобы поразвлечься со своими дружками и подружками. И сидеть бы ему в конце концов в колонии для несовершеннолетних, если бы мать не вышла замуж еще раз. За полицейского.

Поначалу Хартли возненавидел отчима. Но тот никогда не качал права и не требовал, чтобы его любили. И, наверное, поэтому Хартли назвал его однажды отцом. А когда услышал в ответ «сынок», то твердо решил стать полицейским.

И стал им. Но после той заварушки превратился в канцелярскую крысу, в клерка. Его карьера застыла на мертвой точке. Как и вся жизнь.

В какой-то момент, когда Хартли лежал в больнице, ему вдруг захотелось плюнуть на все, перебраться куда-нибудь в район Северной Территории — там еще полно неосвоенных земель — и заделаться ранчеро. Валяясь на койке, он от нечего делать даже подсчитал, сколько ему потребуется времени, чтобы вернуть кредит, который придется взять. Годика два, не больше. В самые тягостные минуты, вот как сейчас, эта мысль грела ему душу.