Лиорн
Шрифт:
— Теплый бриз с моря — океана. Мне он всегда нравился.
— Всяко лучше ароматов скотобойни.
— Уф. Вот обязательно надо было поминать?
— Да. Ты почти отдался подростковой романтике.
— А что, такая есть?
— Угу.
— Надо быть поосторожнее.
— Время, господин джарег.
— Понимаю, госпожа джарег.
Он предложил ей руку, которую она без раздумий приняла.
— Итак, — проговорила Никка, — как там преступления?
— Хорошо. А у тебя?
— Великолепно.
— Хмм. Ты уверена, что в преступлениях нет романтики?
— В наших — точно нет.
— И то верно.
Таверна была крохотной, похожей
— Приятное местечко, — сказал Дерагар. — Что тут стоит брать?
— Пиво любишь?
— Не слишком.
— Хорошо, потому что оно тут отвратное. А вот вино вполне приличное.
Но мы здесь ради пирогов с мясом и апельсиновым соусом.
— Пироги с мясом и… ха. Ладно.
— Верь мне.
— Обещаю.
Разговор продолжился, в этом Дерагар был уверен, но о чем они говорили — он не помнил, только что через некоторое время у него закружилась голова, а потом чашка с вином выпала из рук, и Никка вдруг показалась обеспокоенной. Он помнил, что хотел сказать ей, мол, все нормально, но не знал, сумел ли что — либо сказать, прежде чем рухнуть со стула совершенно безо всяких на то причин, а потом его ударило полом.
Меня разбудил хлопок за дверью моего крохотного чуланчика, на который я отозвался четким и ясным:
— Мррф?
— Вам принесли кляву.
Голоса я не опознал, но словами проникся. Забавно, что сама мысль о кляве будит меня так же быстро, как и собственно клява.
В любом случае я быстро оделся и поднялся к боковому выходу, где клява все еще источала пар. Мне восхотелось издать дьявольский гогот.
Опять же, я ведь был в театре, так что, возможно, и стоило.
Клява оказалась горячей и не слишком сладкой, и исполнила счастьем все мои конечности. Лойош и Ротса хранили молчание, уважая мою эйфорию воссоединения с кружкой.
Чуть погодя я поднялся в зрительный зал, чувствуя себя столь благодушным, что меня не беспокоило, что я могу увидеть там, на сцене.
Возникнув в зале, я увидел только что вошедшую туда Абесру. Я держался подальше, моей частью было — доставить адвоката к Пракситт, исключив меня из процесса полностью, в первый раз они это мое намерение проигнорировали, и я не хотел давать им возможности проигнорировать его и во второй раз.
Учитывая все обстоятельства, вряд ли у меня хватит терпения разбираться со всеми юридическими плюсами и минусами подготовки судебного процесса насчет имеют ли лиорны право запретить пьесу из — за того, что она оскорбляет их чувства.
Я почувствовал, как моя физиономия искривляется в гримасе, и сказал себе: стоп, хватит. Да, слишком много тут происходило всего и сразу, и это мешало мне разобраться с каждым кусочком по отдельности. Однако это вовсе не оправдание, чтобы все это отражалось на моем лице. Потому что если можно что — то прочесть по лицу, уже даже незачем пытаться влезть в сознание.
И все же, вопреки всему этому, клява подняла мне настроение.
9. ДЕНЬ 2 АКТ 4 СЦЕНА 1
Гример:
КаждыйАктер:
Вот, опять морщины! Эй, гример!..Гример:
Каждый раз меня они ругают, Не желая знать забот моих. Кремы и лосьоны сочиняю, Как поэт свой сочиняет стих, Подбирая лучшее из лучших, Красоту актерам наводя — Но насколько ж надо быть дремучим, Чтобы верить в грим, а не в себя! Макияжи иссушают кожу, Это кто угодно подтвердит…Актер:
Мертвяков играть с такою рожей!Гример:
Роли — режиссер определит.Актер:
Как разгладить это непотребство? Тут без волшебства не обойтись. Может быть, его поможет средство… Что за мерзопакостная слизь?!Гример:
Разный цвет имеет и фактуру Кожа на лице и на руках, Каждому — своя нужна микстура.Актер:
Кажется, со мною дело — швах.Гример:
Я художник: облик персонажа Кисть рисует верная моя — Чтоб из зала зритель видел каждый, Кто есть кто на сцене бытия. Каждый раз, смывая грим, рыдает Каждый над лицом своим актер; Кожа от косметики страдает, Уж такой в театре коленкор.Проходя мимо одной из комнатушек, я увидел на столе стопку бумаг, а я не из тех, кто проходит мимо оставленных без присмотра бумаг, как минимум не заглянув.
На верхней странице было просто пропечатано большими буквами «ПЕСНИ ПРЕССЫ». В правом верхнем углу аккуратно приписано от руки: «Плотке».
Перевернув несколько страниц, я прочитал немного — и остановился.
Когда — то у Коти на полке стояло несколько книг, где не было ничего, кроме сценариев пьес — кое — что из Экрасана и несколько произведений Каратис из Несквина — Приозерного. Мы даже ходили в театр на пару постановок Каратис — самую ее знаменитую, «Три замочные скважины», и комическую «Сагу о Пунияле». Мне понравилось, хотя я и не такой фанат, как Коти. Потом попытался почитать книжки, и они показались совершенно пустыми; даже шутки в «Пунияле», над которыми я в театре надрывал живот, на страницах заставляли разве что чуть улыбнуться.