Лиорн
Шрифт:
— Не так — то легко с достоинством принимать унижение.
— Нелегко, — согласился принц. — Будь это легко, так поступали бы все.
Я в последний раз вернулся в свою уютную «норку» и забрал книгу.
Вернулся, прогулялся по театру в поисках Пракситт. Попрощался кое с кем из тех, с кем успел познакомиться. Приветливо улыбнулся Монторри, который сделал вид, что меня тут нет. Сразу стало очень грустно.
Вокруг витало странное настроение, я даже слова такого толком не знал; что — то вроде приятного напряжения, полагаю. Народ говорил, что
Вик я нашел в комнатке, куда падал со сцены. В отличие от актеров, она и кое — кто еще продолжали работать — судя по всему, чистили то, что испачкалось за сегодняшний день, и готовили то, что нужно, ко дню завтрашнему. Увидев меня, она остановилась и улыбнулась.
— У вас все должно быть в порядке, — сообщил я, — но если вдруг возникнут неприятности, дай знать.
Я объяснил, как добраться до конторы Крейгара и что сказать.
— Мы тебе должны, — сказала она.
— Это я вам должен, — отозвался я. — Так что, считаем, квиты.
Потом она сгребла меня в объятия, чего я не ожидал, равно как не ожидали Лойош и Ротса, которые взлетели с моих плеч и зашипели, что Вик успешно проигнорировала. Поскольку она была головы на две повыше, чувствовал я себя несколько неловко, но не скажу, что неприятно.
Я еще прогулялся там, ощущая неожиданную ностальгию. Поискал Тряпочника в обычном его уголке, и он там и был, так что мы немножко поболтали. Потом вернулся в зрительный зал и столкнулся с Пракситт, которая направлялась на сцену.
— Спасибо, — сказал я. — Если вдруг понадоблюсь…
— Они сняли иск, — сообщила она.
— Правда?
— Ага. Так что это тебе спасибо.
— Надеюсь, я не сильно вам все испортил.
— Только что мы лишились нашего лучшего первого имперского гвардейца.
— Не настолько уж я лучший.
— Не настолько. Но ты свою роль сыграл. Да, и вот.
Она подала мне маленький буклет. Наверху там была надпись «Песни Прессы». Я полистал, и да, вот, на четвертой страничке мелким шрифтом стояло: «Имперские гвардейцы: Влад Талтош и Дешинка». И вот тут я не выдумываю, у меня в глазах защипало. Я промычал очередное спасибо, развернулся и выбрался наконец оттуда.
Пожалуй, это все, что мне нужно было сделать, кроме как подождать, пока настанет час встречи с Сарой. Я вспомнил последнюю свою трапезу у Валабара и решил, что нынешняя мне понравится еще больше.
Я уселся в последнем ряду зала, напротив «края шесть». Посмотрел на сцену, там как раз возились несколько рабочих — что — то передвигали, что — то протирали. Посмотрел на книгу. Осталось всего ничего. Если успею дочитать, сразу и верну Саре, когда она придет.
«В итоге сам Плотке избежал казни, поскольку различные политические, социальные и юридически конфликты сошлись, совокупно убедив Дом Тиассы, что Цикл повернулся, а лиорны оказались не способны в достаточной мере убедить Совет принцев, что те ошибаются — что, разумеется, и явилось как раз нужным свидетельством правоты тиасс. Императрица Хирави, Вторая своего имени,
Силы, что встали на защиту Плотке, праздновали победу, и безусловно, имели на то основания. Велик ли был их действительный вклад в то, что Цикл повернулся и Плотке оказался на свободе, мы ответить не можем, однако они как минимум чувствовали, что сыграли свою роль.
Для историка же, если ей простят краткое превращение в моралиста, это уже немало. Иными словами, помимо вопроса, был ли Валенда тираном или просто оказался в положении, из которого не сумел найти выхода, не может быть и тени сомнений в том, что свершилась великая несправедливость, которой воспротивились. Будет ли слишком громким заявление, что противиться несправедливости есть высшее призвание, достойное индивида?
Будет ли слишком громким утверждение, что те, кто видят несправедливость, но ничем не препятствуют ее воплощению, столь же виновны, как те, кто непосредственно таковую вершат?
Если и есть урок, который можно извлечь из истории Валенды, так это то, что когда есть тирания, когда есть знание о тирании, тогда же будет и сопротивление. И историк надеется лишь на то, что своими познаниями дней былых внесла определенный вклад, который может позволить кому — то оставаться настороже и действовать, когда тирания вновь посмеет поднять свою голову, как делает это всегда.»
Я отложил проклятую книгу.
Тирания. Плевать мне на тиранию, и никакому гребаному историку — моралисту меня не переменить.
Даже если под пятою тирана весь мир. Мне — то что?
Дженойны искали знания. Что ж, молодцы. Зачем им нужно было это знание? Для какой такой благородной цели? Потому что любопытно? Просто из интереса? В силу причин, которых мой ограниченный человеческий мозг в принипе не способен осознать?
Мне плевать, зачем они это делали.
Но я подумал о театре.
Театр воздействует на людей. Точно знаю. Однажды мне нужно было немножко собственной крови для колдовского заклинания, и я добыл ее, разрезав себе ладонь — вместо того, чтобы уколоть палец или порезав тыльную сторону руки, как сделал бы всякий здравомыслящий человек. Почему же вдруг? Да потому что так всегда делали на сцене, вот и я сделал так же, не задумываясь. Конечно, больше я так не делал. Я к чему: театр учит многим вещам даже когда зритель об этом и не задумывается.
Театр, видите ли, это место, которое существует ради наблюдателей; без наблюдателей оно бессмысленно.
А если таким может быть театр, почему не весь мир?
Есть разница, конечно: актеры в театре сознательно выбрали свой путь.
А как со всем миром?
Меня направляли, мной манипулировали, меня затачивали, готовили для дел, творить которые я никогда не хотел и не соглашался. И чем больше я об этом узнавал, тем больше все это ненавидел.
Но.
Было бы лучше, если бы я не знал, что происходит? Или хуже?