Лирические

Случевский Константин Константинович

«Где нам взять веселых звуков…»

Где нам взять веселых звуков, Как с веселой песней быть? Грусти дедов с грустью внуков Нам пока не разобщить… Не буди ж в груди желанья И о счастье не мечтай, — В вечной повести страданья Новой песни не рождай. Тех спроси, а их немало, Кто покончил сам с собой, — В жизни места недостало, Поискали под землей… Будем верить: день тот глянет, Ложи великая пройдет, Горю в мире тесно станет, И оно себя убьет!

«Ох! Ответил бы на мечту твою…»

Ох! Ответил бы на мечту твою, — Да не срок теперь, не пора! Загубила жизнь добрых сил семью, И измает ночь до утра. Дай мне ту мечту, жизнь счастливую, Засветившую мне в пути, В усыпальницу молчаливую Сердца бедного отнести. В нем под схимами, власяницами Спят все лучшие прежних сил, Те, что глянули в жизнь зарницами И что мрак земли погасил…

ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ

1

Спокоен ум… В груди волненье… О, если б только не оно — Нашла бы жизнь успокоенье, Свершивши то, что быть должно… Но нет! Строй духа безнадежный, Еще храня остатки струн, Дает на голос открик нежный, И дико мечется бурун Живых надежд и ожиданий В ущелья темных берегов, Несовершившихся желаний И неисполнившихся снов… И мнится: кто-то призывает Вернуться вновь в число живых, Тревожит, греет, обещает… Но голос тот зовет других! Обманет их… Обнимет степью И ночью, так же как меня, Назло, в упрек великолепью Едва замеченного дня!

2

И вернулся я к ним после долгих годов, И они все так рады мне были! И о чем уж, о чем за вечерним столом Мы не вспомнили? Как не шутили? Наши шумные споры о том и другом, Что лет двадцать назад оборвались, Зазвучали опять на былые лады, Точно будто совсем не кончались. И преемственность юных, счастливейших дне Та, что прежде влекла, вдохновляла, Будто витязя труп под живою водой, В той беседе для нас — оживала…

3

О, где то время, что, бывало, В нас вдохновение играло И воскурялся фимиам Теперь поверженным богам? Чертогов огненных палаты Горели — ярки и богаты; Был чист и светел кругозор! Душа стремилась на простор, Неслась могуществом порыва Назло непрочному уму, На звук какого-то призыва, Бог весть зачем, бог весть к чему! Теперь все мертвенно, все бледно… То праздник жизни проходил, Сиял торжественно, победно, Сиял… и цвет свой обронил.

4

В глухом безвременье печали И в одиночестве немом Не мы одни свой век кончали, Объяты странным полусном. На сердце — желчь, в уме — забота, Почти во всем вразумлены; Холодной осени дремота Сменила веянья весны. Кто нас любил — ушли в забвенье, А люди чуждые растут, И два соседних поколенья Одно другого не поймут. Мы ждем, молчим, но не тоскуем, Мы знаем: нет для нас мечты… Мы у прошедшего воруем Его завядшие цветы. Сплетаем их в венцы, в короны, Порой смеемся на пирах… Совсем, совсем Анакреоны, Но только не в живых цветах.

«Когда обширная семья…»

Когда обширная семья Мужает и растет, Как грустно мне, что знаю я То, что их, бедных, ждет. Соблазна много, путь далек! И, если час придет, Судьба их родственный кружок Опять здесь соберет! То будет ломаный народ Борцов-полукалек, Тех, что собой завалят вход В двадцатый, в лучший век… Сквозь гробы их из вечной тьмы Потянутся на свет Иные, лучшие, чем мы, Борцы грядущих лет. И первым добрым делом их, Когда они придут, То будет, что отцов своих Они не проклянут.

«Нет, жалко бросить мне на сцену…»

Нет, жалко бросить мне на сцену Творенья чувств и дум моих, Чтобы заимствовать им цену От сил случайных и чужих, Чтобы умению актера Их воплощенье поручать, Чтоб в лжи кулис, в обмане взора Им в маске правды проступать; Чтоб, с завершеньем представленья, Их трепет тайный, их стремленья — Как только опустеет зал, Мрак непроглядный обуял. И не в столбцах повествованья Больших романов, повестей Желал бы я существованья Птенцам фантазии моей; Я не хочу, чтоб благосклонный Читатель в длинном ряде строк С трудом лишь насладиться мог, И чтобы в веренице темной Страниц бессчетных лишь порой Ронял он с глаз слезу живую, Нерукотворную, святую, Над скрытой где-нибудь строкой, И чтоб ему, при новом чтеньи, Строки заветной не сыскать… Нет обаянья в повтореньи, И слез нельзя перечитать! Но я желал бы всей душою В стихе таинственно-живом Жить заодно с моей страною Сердечной песни бытием! Песнь — ткань чудесная мгновенья — Всегда ответит на призыв; Она — сердечного движенья Увековеченный порыв; Она не лжет! Для милых песен Великий божий мир не тесен; Им книг не надо, чтобы жить; Возникшей песни не убить; Ей сроков нет, ей нет предела, И если песнь прошла в народ И песню молодость запела, — Такая песня не умрет!

СТАРЫЙ БОЖОК

Освещаясь гаснущей зарей, Проступая в пламени зарницы, На холме темнеет под сосной Остов каменный языческой божницы. Сам божок валяется при ней; Он без ног, а все ему живется! Старый баловень неведомых людей Лег в траву и из травы смеется. И к нему, в забытый уголок, Ходят женщины на нежные свиданья… Там языческий покинутый божок Совершает тайные венчанья… Всем обычаям наперекор чудит, Ограничений не ведая в свободе, Бог свалившийся тем силен, что забыт, Тем, что служит матушке-природе…

«О, не брани за то, что я бесцельно жил…»

О, не брани за то, что я бесцельно жил, Ошибки юности не все за мною числи, За то, что сердцем я мешать уму любил, А сердцу жить мешал суровой правдой мысли. За то, что сам я, сам нередко разрушал Те очаги любви, что в холод согревали, Что сфинксов правды я, безумец, вопрошал, Считал ответами, когда они молчали. За то, что я блуждал по храмам всех богов И сам осмеивал былые поклоненья, Что; думав облегчить тяжелый гнет оков, Я часто новые приковывал к ним звенья. О, не брани за то, что поздно сознаю Всю правду лживости былых очарований И что на склоне дней спокойный я стою На тихом кладбище надежд и начинаний. И всё-таки я прав, тысячекратно прав! Природа — за меня, она — мое прощенье; Я лгал, как лжет она, и жизнь и смерть признав, Бессильна примирить любовь и озлобленье. Да, я глубоко прав, — так, как права волна, И камень и себя о камень разрушая: Все — подневольные, все — в грезах полусна, Судеб неведомых веленья совершая.