Лирика
Шрифт:
Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или, вернее, ритмико-синтаксический отрезок, в котором отдельное слово растворяется, делается незаметным. Единице же этой Петрарка уделял преимущественное внимание, тщательно ее обра-, батывал, оркестровал.
Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себе какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел великий Г. Р. Державин, который в своих переводах из Петрарки жертвовал даже сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.
Показательно и то, что Петрарка относится
Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его стихотворениях некоторая "прециоз-ность" носит характер скорее концептуальный, чем вербальный. Хотя, конечно, есть примеры и обратные. Примером может служить V сонет; он построен на обыгрывании имени Ла-у-ре-та:
Когда, возжаждав отличиться много, Я ваше имя робко назову – ХваЛА божественная наяву Возносится от первого же слога. Но некий голос Умеряет строго Мою РЕшимость, как по волшебству: Вассалом сТАть земному божеству –Можно было бы сослаться и на сонет CXLVIII, первая строфа которого целиком состоит из звучных географических названий.
Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, "второй" Петрарка, особенно бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркистов, воспринявших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность, нарочитая синтаксическая усложненность, за редкими исключениями, почти общая болезнь.
К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. С легкой руки романтиков, отметивших тягу "второго" Петрарки как несомненный, с их точки зрения, порок, этот "второй" Петрарка надолго если не заслонил, то значительно исказил "первого" и "главного" Петрарку, который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.
В приложении к "Книге песен" даются два письма Петрарки, носящих автобиографический характер. Они не только интересны сами по себе. Они, как думается, помогут читателю глубже разобраться и оценить "Канцоньере". В каком-то смысле они являются бесценным к нему комментарием.
Сам "Канцоньере" печатается в несколько необычном виде. Обычно стихотворения, его составляющие, печатаются вперемешку, со сплошной нумерацией. То есть так, как это было зафиксировано в упоминавшемся Ватиканском кодексе. Печатая сборник целиком, такой порядок бесспорен.
В данном же издании полностью печатаются только сонеты – самая известная и распространенная часть сборника. Остальные же стихотворные пьесы (канцоны, баллады, мадригалы и секстины) – выборочно. Отобраны, как нам кажется, наиболее значительные и интересные из них и к тому же в переводе одного поэта. Отсюда два раздела: сонеты и другие стихотворения.
Для интересующихся творчеством Петрарки приводим самую основную библиографию работ и изданий на русском языке.
Работы о Петрарке: А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди "Canzomere". СПб., 1912; Мих. Корелин. Ранний итальянский гуманизм и его историография, т. 2 (Франческо Петрарка. Его критики и биографы), изд. 2-е. СПб., 1914; Р. Хлодовский. Франческо Петрарка. М., "Наука", 1974.
Основные русские издания Петрарки:
Петрарка. Избранные сонеты и канцоны в переводах русских писателей ("Русская классная библиотека" под редакцией А. Н. Чудинова, выпуск XI). СПб., 1898; Петрарка. Автобиография. Исповедь. Сонеты. Перевод М. Гершензона и Вяч. Иванова ("Памятники мировой литературы"). М., 1915; Петрарка. Избранная лирика. Перевод А. Эфроса. М., 1953; 2-е изд. – 1955; Франческо Петрарка. Книга песен (в переводах разных поэтов). М., 1963; Франческо Петрарка. Избранная лирика. Перевод Е. Солоновича. М., 1970; Франческо Петрарка. Избранное. Автобиографическая проза. Сонеты. М., 1974.
Н. Томашевский
КНИГА ПЕСЕН
Перевод с итальянского
СОНЕТЫ НА ЖИЗНЬ МАДОННЫ ЛАУРЫ
В собранье песен, верных юной страсти,
Щемящий отзвук вздохов не угас
С тех пор, как я ошибся в первый раз,
Не ведая своей грядущей части.
У тщетных грез и тщетных мук во власти,
Мой голос прерывается подчас,
За что прошу не о прощенье вас,
Влюбленные, а только об участье,
Ведь то, что надо мной смеялся всяк,
Не значило, что судьи слишком строги:
Я вижу нынче сам, что был смешон.
И за былую жажду тщетных благ
Казню теперь себя, поняв в итоге,
Что радости мирские – краткий сон.
Я поступал ему наперекор,
И все до неких пор сходило гладко,
Но вновь Амур прицелился украдкой,
Чтоб отомстить сполна за свой позор.
Я снова чаял дать ему отпор,
Вложив в борьбу все силы без остатка,
Но стрелы разговаривают кратко,
Тем более что он стрелял в упор.
Я даже не успел загородиться,
В мгновенье ока взятый на прицел,
Когда ничто грозы не предвещало,
Иль на вершине разума укрыться
От злой беды, о чем потом жалел,
Но в сожаленьях поздних проку мало.
Был день, в который, по Творце вселенной
Скорбя, померкло Солнце… Луч огня
Из ваших глаз врасплох настиг меня:
О госпожа, я стал их узник пленный!
Гадал ли я, чтоб в оный день священный
Была потребна крепкая броня
От нежных стрел? что скорбь страстного дня
С тех пор в душе пребудет неизменной?
Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд
Я к сердцу дверь – беспечен, безоружен…
Ах! ныне слезы лью из этих врат.
Но честь ли богу – влить мне в жилы яд,
Когда, казалось, панцирь был ненужен?