Шрифт:
Лис любил лежать в высоких сводчатых окнах под куполом старой церкви. Он лежал на спине, задрав ноги на стенку окна, и глядел в небо. Лису нравилось, когда полная луна освещала все вокруг, и от деревьев на кладбище внизу ложились длинные черные тени. Кладбище было очень старое и запущенное. Оно заросло древними вязами и кленами, под кряжистыми ногами которых путались молодые побеги, не выраставшие высокими из-за нехватки солнечного света. Странное дело, на кладбище до сих пор сохранились дорожки, хотя, к этим могилам уже лет тридцать, как никто не ходит. Молодняк не решался расти на этих тропинках и просто обступал их плотной стеной. Лис иногда бродил по кладбищу, разыскивая старые надгробные камни. Найдя такой, он постукивал по нему костяшками пальцев, а затем прикладывал к его
В ветвях деревьев гнездились грачи и галки, которые всю ночь спросонья переступали на месте и дремотно каркали. От нечего делать Лис любил подкрасться к ним, спящим, и во всю мочь заржать молодым жеребцом. Птицы, насмерть перепуганные, срывались вверх, а виновник переполоха носился с ветки на ветку и хохотал.
В лунном свете небо становилось прозрачным и бездонным. Лишь несколько самых ярких звезд светились, изо всех сил стараясь не затеряться в блеске королевы - Луны. А она, круглая, как круг на воде, и большая, как Солнце, бесшумно шествовала над уснувшим миром - деревнями, оврагами, озерами и перелесками. Она проходила над табунами лошадей, бродящими в полях, и коровами в загонах, погостами и реками, поездами и домиками затерянных станций. Она шла тихо и незаметно, говоря всем: 'Спите, спите. А чтобы вам лучше спалось, я буду петь колыбельные песни'. Она пела их и они переливались в воздухе невесомые и красивые. Но видеть их могли лишь Лис да коты, бродящие по ночам у своих дворов. Они не спали и стерегли ночь.
Лис опустил ноги со стены и свесил их вниз. Поглядел по сторонам, прислушался. Где-то недалеко пропел петух. Лис взвизгнул и бросился по отвесной стене вниз, цепляясь, как паук, за крошечные выступы в кирпичах. Потом вскарабкался на колокольню, высунулся неведомой кукушкой из круглого окошка на самом верху и прокукарекал в ответ, все так же егозя и трясясь от радости. Петухи по всей деревне стали откликаться. Лис закричал снова - те опять откликнулись. Так продолжалось некоторое время, пока вся окрестная птица не втягивалась в игру. Тогда Лис издал неожиданно странный петушиный крик, от которого те попадали с насестов и замолчали на несколько дней. Хозяйки долго потом удивлялись, почему петухи ходят, как побитые, не поют и не подходят к курам. А Лис опрометью бросился по стене вниз и побежал к пруду.
В пруду жили русалки. Лунными ночами они выходили на берег и рассаживались на ветвях старых ив, склонивших над водой седые ветви. Русалки доставали частые гребни и начинали расчесывать свои длинные зеленые волосы. Они сидели так подолгу, лишь изредка грустно перекликаясь. Тогда над гладким, как застывшее серебро прудом прокатывался заунывный звук, он отражался от берегов и прибрежных деревьев и долго блуждал над спящей водой, покрывавшейся сырыми вечерами густым туманом. В тумане звук рассыпался на осколки и казалось, будто множество людей заблудилось и бродят в белесом полумраке, промахиваясь друг с другом руками и тоскливо окликая друг друга. Расчесывая волосы, русалки иногда поднимали их на свет и смотрели сквозь них на луну. Если волосы бывали хорошо расчесаны, они смеялись, а их смех разлетался серебряным звоном, дробясь на водяном зеркале.
В ночь на Ивана-Купалу они вили венки из белых цветов и водили хороводы. Лис любил смотреть на них в это время. Он видел их длинные рубахи до пят, под которыми колыхалось прозрачное белое тело, красивые бледные лица, которые так редко трогает улыбка, и ему при всем его беспокойном характере становилось грустно. Русалки - вечные невесты, и еще ни одна из них не дождалась своего жениха.
А в русальную неделю на них как будто что нападало, они становились злы и веселы. С наступлением темноты они выходили из воды и бегали по лесам и полям. В это время Лис часто носился
– Пойдем с нами, женишок. Женись на нас! Или мы не красивы?
– прижимались еще ближе, брали за плечи, целовали в губы, шептали: - Пойдем, слышишь, - а сами шли все глубже и глубже.
Лис задурачился, закричал:
– Ах, вы водявы, смерти на вас...
Заблажил, хватая ртом воду и захлебываясь. Стал царапать скользкие тела, сверкая хитрыми глазами, и вдруг впился в губы одной, прижался всем телом, обнял.
– Ах, - только и сказала та, оттолкнула его, за ней другие.
– Бес, недотыкомка!
Лис залился смехом, в брызгах вырвался на берег, упал на песок, загреб его пальцами и бросил в русалок.
– Водявы!
Русалки, погрустнев, вышли на берег, надели рубашки и, поправив венки, пошли водить хороводы по мокрой от тумана траве.
Лис запрыгал радостно, вбежал в середину круга, заверещал, забился.
Русалки затянули песню.
Ой, да ходит мой милый
Берегом, берегом.
Да не видит меня
В тереме, тереме.
Кто ж мне косу
Расплетет, расплетет?
Да венок мой
Разовьет, разовьет?
Лис бегал в кругу, брызгал на них росою, но они, не замечая его, продолжали петь.
Ой, свяжу все тропки
Лентою, лентою.
Привяжу узлом
К свому терему, терему.
Лис пытался перепеть, затягивал:
Ой, бесе, бесе,
Что ж ты не весел...
Потом умолкал, и, рванув кругом внутри хоровода, убегал в лес.
Церковь не всегда была пустой. Когда-то давно она была красивой и светлой с жестяной крышей и большим железным крестом. В центре креста было солнце, похожее на ежа. На колокольне висел колокол, и когда в него звонили, его могучий голос разлетался на двадцать верст вокруг. Заслышав его, люди крестились и что-то тихо шептали, а Лис удивленно пожимал плечами, глядя на них. Ему нравилась церковь, он не боялся ее. Его не пугал ни голос колокола, ни крест на крыше, хотя вообще-то люди думают, что бесы не любят церквей. Иногда Лис пробирался внутрь во время службы, чтобы посмущать прихожан. Совал им в карманы конские яблоки, чихал громко, дергал баб за юбки, подталкивал парней к девкам и сам терся о них. Однажды он рассыпал по полу нюхательный табак, и обедню не дослужили даже до середины - разбежались, чихая и растирая красные глаза. А Лис зацепился за какую-то перекладину наверху и раскачивался там, смеясь и чихая громче всех. Мужики вышли из церкви, шумно высморкались и, махнув рукой, отправились в кабак. Бабы повели ребятишек домой, где растопили самовар, а потом сели пить чай с маленькими кусочками сахара.
По воскресеньям невидимый Лис пробирался на такие чаепития, воровал сахар, с треском грыз его, сидя в углу. Остатки зажимал в потной ладони и относил муравьям в лес. Там он наклонялся над муравейником, обнюхивал его, подрагивая носом, и высыпал сахар приговаривая:
– А-а, мураши, мураши, футь-футь-футь. Ешьте-ешьте, брюхо тешьте.
Муравьи хватали эти белые глыбы и начинали суматошно носиться с ними по всей горке, не зная, что делать со свалившимся богатством. Бросались расширять входы и затаскивать сахар внутрь. Лис, пофыркивая, наблюдал за ними:
– Футь-футь-футь, мураши.
Последние крохи он закидывал в первый попавшийся улей и, погудев туда, чтобы раздразнить пчел, убегал со всех ног к пруду. За ним летел разъяренный рой, а он только ухал и хохотал. Пробежав незамеченным через всю деревню, он бросался в пруд и плыл на глубину, где на дне, в полумраке, отдыхали русалки. Спящим можно было связать волосы друг с другом, но еще лучше было наловить мелких рыбешек и запустить их водявам под рубашки. Такой переполох начинался!