Лис
Шрифт:
Вдруг, где-то совсем близко послышалась дурная пьяная песня. Ребенок поднял голову и увидел сквозь метель подъезжающего в санях Кольку Епишкина - пьяницу, горлопана и бабника.
– Дядя Коля, - девочка с трудом поднялась с земли и бросилась к нему.
– Дядя Коля, слава те Господи. А я ... я заблудилась, - и она, захлебываясь сбитым дыханием и радостью, кинулась к нему на шею, как к родному, продолжая, - тут снег кругом, и вдруг он стоит, как покойник. Цветет, а снег кругом.
Она, смешиваясь в счастье и испуге, устраивалась в санях, а Колька, почти не обращая не нее внимания, орал из заснеженной бороды веселую матерщину.
– Садись. Щас долетим! Видала лошадь какая! Птица. Эх, давай!
Лошадь и вправду была хороша - вороная, сытая, злодейски косила темным глазом. Он взмахнул вожжами и снова заорал песню. Девочка счастливо засмеялась, и
Когда они подъезжали к деревне, бес запустил им вслед потерянной рукавицей, крикнул 'эх, давай!' и побежал в другую сторону. Колька высадил девочку у ее дома. Не прощаясь, рванул куда-то по занесенной метелью дороге. Она долго махала ему вслед, потом заметила под ногами варежку, подняла ее и пошла к дому, где горело два окна.
Дома, отогревшись, она вспомнила, что Колька Епишкин две недели назад замерз где-то по пьяни. Его, уже мертвого, привезла домой тощая сивая лошаденка со спутанной гривой по прозвищу Синенький.
Лис часто думал о людях. Он их не понимал, а все непонятное его интересовало: будь это необычный цветок, жалобный крик, неизвестно откуда донесшийся среди ночи, или странные людские разговоры. Он редко их слушал и всегда недоумевал, сколько чепухи болтают люди. Ну как, например, можно говорить о погоде, которая у всех перед глазами? Зачем нужно говорить об урожае, который был десять лет назад? Особенно Лис об этом не думал, но как-то невзначай понял, что эти разговоры - и о ветре, и о прошлогодней воде, просто защита от мира, который вокруг них. Это как дети в холод тянутся друг к дружке, обнимаются и так согреваются. Для них это просто способ почувствовать, что они не одни, что рядом есть еще такие же беззащитные и озябшие. Утешают один другого в своих страхах.
Конечно, у Лиса была Тайна, только ее никто кроме него не видел. Даже Лис никогда не смотрел на нее прямо, лишь украдкой бросал взгляды. Когда он приходил к ней, он был тих и незаметен, как посторонний. Он сам не знал, был ли он в эти мгновения, или ему это только казалось. Когда он стоял перед ней, он не чувствовал себя, как люди не чувствуют окружающий их мир. Он помнил только пустоту вокруг и внутри. Он был клочком тумана, висящим в воздухе, Любой, даже самый слабый ветер мог развеять его без следа. Но там не было ветра. Там было сияние, которое шло со всех сторон. Лис оглядывался, и Тайна обнимала его, опускала прохладные ладони на виски, заглядывала в глаза бездонным и ласковым взглядом, гладила по голове, что-то шептала на ухо. К горлу подкатывал восторг, Лис задыхался от счастья, смеялся вертел головой и снова смеялся.
Такая она была, его Тайна.
Лис никогда не думал о ней, никогда не говорил. Он не знал, его ли это Тайна или у других тоже есть, такая же или другая. Никто и никогда ни у кого не спрашивал об этом, но если бы и спросил, то не получил бы ответа, его бы просто не поняли. Сами его слова, сумей он их высказать, приняли бы за что-нибудь постороннее - за капель, треск сучка, шорох разворачивающихся листьев, запах дыма, плеск рыбы - за все, что угодно, кроме слов.
Однажды летом Лис сидел с Мухомором у костра. Мухомор теперь был большой, ростом с Лиса, и лохматый. Космы до самого пояса, похожие на мох или сухие крапивные стебли. Когда он резко поворачивался, они сухо постукивали. Росли они по всей голове равномерно и закрывали ему глаза, которые светились оттуда углями из травы. Он раздвигал стебли, когда нужно было что-то найти, а найдя, закрывал снова, словно ставни. Только глаза краснели. Ноги его покрывали листья хмеля, из которых торчали похожие на водяные коряги ступни. Когда лешачок шел, раздавался тихий скрип, который почему-то полюбили птицы, и часто можно было видеть, как за Мухомором скачут по земле самые разные птахи - трясогузки, соловьи, пеночки. Скачут вокруг, смотрят на его коряги, наклонив головы, посвистывают в ответ, потом провожают их глазами, забегают вперед и снова смотрят. Он в таких случаях останавливался, вытаскивал из своих косм какого-нибудь жука или гусеницу, бросал птицам и говорил:
– Кыш, перья!
Птицы его не боялись и, отбежав на несколько своих птичьих шагов, возвращались снова. Так продолжалось до следующего полнолуния, когда лешие изменяются.
А вообще Мухомор любил птиц. Знал наперечет все гнезда в лесу, подкармливал птенцов, приговаривая при этом:
– Ешьте, перья, растите. Летать будете. За дождем, за снегом, за солнцем.
Так вот, Лис лежал у костра, положил голову на скрещенные на земле руки и щурил золотые глаза на огонь.
Мухомор походил неподалеку от костра, набрал веток, бросил у огня. Сам устроился на них сверху, совершенно затерявшись в их путанице. Оттуда долго раздавались потрескивания - леший ворочался, устраиваясь поудобнее, потом из треска послышались слова:
– Когда-то очень давно, когда в мире ничего не было, да и мира самого еще не было, а была одна пустота и темнота, по ним бродил Странник. Никто не знает, откуда он шел и куда хотел прийти. Наверное, он никуда не шел и никуда не хотел приходить, он просто бродил, такова была его жизнь, а другой он не хотел. Он шел по пустоте, холодной, как лед, и чистой, как лед, и однажды нашел колодец. Тот стоял посреди пустой Вселенной, очень старый, едва ли не старше самого Странника. Странник подошел к нему, снял с плеча котомку, положил на край сруба и заглянул внутрь. В глубине он увидел воду - холодную и темную, как Вселенная. С ворота спускалась вниз веревка, исчезавшая в непроглядной глубине. Странник потянул за ручку ворота, вытаскивая ведро. Но оно, за время прошедшее с начала времен, ушло глубоко в дно и увязло там. Тогда Странник налег на ворот всем весом и поднял его. Оно пришло полное земли. Он вытряхнул ее вокруг колодца. Так появилась земля. Потом он опустил ведро еще раз и вытащил его полное воды. Вода была мутная от взбаламученной грязи, он вылил ее рядом с колодцем. Так появились реки, моря, озера, океаны. Странник подождал немного, опустил ведро третий раз и поднял небо, солнце, звезды, луну. А поскольку все вокруг него уже было занято, он бросил их вверх. Поглядел, и сам залюбовался делом рук своих. Так ему понравился новорожденный мир, что он решил немного побыть здесь. Он развел костер, достал из узелка еду и стал коротать у огня первую ночь. Когда Странник развязал узелок, из него просыпались семена растений и животных, а потом первый ветер разнес их по миру. Странник спал очень долго и когда проснулся, то не поверил своим глазам. Мир был зелен от травы и деревьев. Он лежал перед ним молодой и мокрый от росы. Всходило солнце. Странник посмотрел на эту невиданную красоту и запел от восторга и счастья. С песней он пошел бродить по миру, и восхищался им день ото дня все больше и больше. Он прошел лесами, степями, морями, подружился со всеми зверями, птицами и рыбами. Когда он ложился спать, красивые птицы обмахивали его лицо крыльями, пушистые лисы укрывали хвостами, высокие звери с длинными шеями приносили вкусные плоды с верхушек деревьев. Все они очень полюбили его.
Так продолжалось очень долго, но однажды Странник проснулся и загрустил. Ему захотелось идти дальше. Когда он объявил об этом окружающим его зверям, они стали жалобно смотреть на него и запели грустные песни. Ему стало жалко расставаться с ними, и он сказал:
– Не грустите, я приду снова. Это будет не скоро, но я обязательно вернусь. Я приду, и мы достанем из колодца новое небо, новую землю и новую воду. Вы подождите меня.
Он ушел, а в мире с тех пор поселилась тоска. Этому чувству мир научился у Странника. Это была тоска по чему-то далекому, неведомому, невообразимо прекрасному. Поэтому мы часто смотрим на небо и чувствуем тоску Странника. Но он знал, чем унять ее, он мог уйти, а мы не можем.
Мухомор замолчал, и стало совсем тихо. Даже лес молчал. Костер догорел и переливался углями, похожими на самые красивые драгоценные камни в мире. Их хотелось взять горстью и гладить, как птенца или ежонка. Огонь - он ведь живой и горячий, и потому такой красивый. Одно было плохо, что он безумен, и, разрастаясь, мог в безумии уничтожить все вокруг. Лесной народ не боится огня, он страшится его безумия.
Лис открыл глаза:
– А колодец?
Мухомор, ворочаясь, затрещал ветками.
– Что, колодец? Колодец остался, может, только, еще постарел.
Лис прикрыл сверкающие от углей глаза. Мухомор продолжал, невидимый в темноте.
– Он и сейчас стоит где-то, нужно только поискать. Может, он рядом совсем, траву раздвинь и найдешь. А может и далеко где-нибудь, на краю земли.
Потом время пошло своей дорогой. Отгорели рассветы, потухли закаты, лето кончилось. За летом пришла и ушла осень с ночевками в кучах палых листьев и утренним инеем в волосах, зябким морозцем и хрупким ледком в лужах, сквозь который светили колючие звезды. Улетели бесприютные птицы, снег укрыл землю, в мире наступила зима. Она намела снежные горы, занесла дороги, до половины закрыла снегом окна домов.