Лисичка
Шрифт:
Долли въехала в село. Сейчас, в конце лета, вокруг всех домов буйно плодоносили фруктовые сады: яблони были усыпаны красными и желто-зелеными яблоками, а лиловые и черные сливы уже перезрели и осыпались на радость детворе, ватагами кочующей по всем домам. Вот и у дома учителя она увидела с десяток малышей, перемазанных сливовой мякотью, которых громко отчитывала высокая, худая как жердь барышня в белом платье с оборками. Русая девушка лет пятнадцати в простом голубом ситцевом платье стояла на крыльце, скептически глядя на строгую барышню.
— Так, опять
Обе девушки были старшими дочерьми учителя. Поскольку князь Алексей давал им приданое — по одной тысяче рублей серебром каждой, и уже передал эти деньги их отцу, у старшей из девушек — восемнадцатилетней Екатерины — было несколько претендентов на руку и сердце из уездного города и даже из самой столицы губернии. Девушка всегда была не очень умна и довольно занудлива, а теперь, принимая восхищение своих кавалеров за чистую монету, совсем возгордилась и стала просто невыносима, отравляя нравоучениями жизнь своей сестры Даши и шести младших братьев.
Долли остановила Лиса около крыльца, где стояла ее тезка и подруга Даша Морозова, спрыгнула с коня и подошла к молодой девушке.
— Ну что, опять морали читает? — сочувственно спросила она, привязывая Лиса к кольцу коновязи.
— Слив ей жалко — всё равно большая часть свиньям пойдет, фруктов в этом году столько, что сахару не хватит варенья варить. Пусть бы дети ели, да только с нашими братьями еще и крестьянские ребятишки пришли, а это принцессе Катрин не по нраву, — тихо сказала молодая девушка, не решаясь громко критиковать старшую сестру, чтобы не нарываться на скандал. Та обожала жаловаться на других детей матери, изнуренной многочисленными родами слабой, худой женщине, которую Даша обожала и старалась оградить от всех неприятностей.
— Ладно, закончим экзекуцию, — предложила Долли, и, как будто задумав перевести Лиса в тень, взяла коня под уздцы и повела так, чтобы они прошли между сердитой барышней и мальчишками.
— Боже, Катрин, как ты неосторожна, — воскликнула она, останавливаясь напротив изумленной барышни, — ты же стоишь на самом солнцепеке! При твоей нежной коже это очень опасно, по-моему, у тебя уже нос покраснел.
— Правда? — Катрин, считающая себя необыкновенно хорошенькой, ужаснулась и побежала в дом, больше не обращая внимания ни на мальчишек, ни на младшую сестру, ни на гостью.
— Ловко ты ее спровадила, — засмеялась Даша. — Пойдем в сад, можно искупаться, а Лиса поручим Петьке, он его и напоит, и оботрет.
— Давай, зови Петьку, — согласилась княжна, и, ведя под уздцы коня, вошла в ворота, открытые подругой.
Десятилетнего Петьку искать не пришлось, он уже бежал им навстречу из сада, предвкушая возможность поухаживать за Лисом, которого боготворил. Долли передала ему поводья, и девушки пошли вглубь сада, спускающегося к реке. На берегу, огороженном забором, братья Морозовы сколотили для Даши купальню. Длинные мостки заканчивались красивым небольшим домиком, внутри которого по бокам от двери были две широкие лавки, а посередине — лесенка с перилами, по которой можно было спуститься в прохладные воды Усожи.
Девушки вошли в домик и начали раздеваться. Долли сняла короткий жакет-спенсер, шелковый шарф, закрывающий грудь, и муслиновую блузку, а Даша помогла ей снять длинную юбку амазонки.
— Ты выглядишь как разбойница: голая, но — в сапогах, — заметила Даша, кивнув на короткие серые сафьяновые сапожки подруги и белые шелковые чулки, подвязанные выше колен.
— Я не только выгляжу, я — на самом деле разбойница, — объявила, смеясь, Долли, доставая из-за голенища правого сапога короткий охотничий нож в кожаных ножнах. — Ты знаешь, как я люблю оружие, но не могу же я к амазонке пристегнуть шпагу, меня сразу запрут в сумасшедший дом. Давай, раздевайся, будем купаться.
Пока подруга раздевалась, княжна завязала волосы шарфом на макушке, чтобы не замочить, и с удовольствием вошла в прохладную воду, спустившись на песчаное дно. Глубина здесь была ей по шею, и она, осторожно пройдя между свай купальни, выплыла на простор реки.
— Ты с ума сошла, нас же увидят, — крикнула ей в след Даша.
— Не увидят, никого нет, я сплаваю до середины реки и обратно, — отмахнулась Долли, опустила лицо в воду и, резко выбрасывая руки вперед, стремительно поплыла к середине реки.
Потом она повернула по течению и поплыла, ориентируясь на конец забора сада Морозовых, так же по глубине вернулась обратно, и только наплававшись, вернулась к подруге, тоже вышедшей из стен купальни, но не рискнувшей плыть за княжной.
— Как же ты хорошо плаваешь, — восхитилась Даша, — так только мужчины плавают.
— Мне нужно было родиться мужчиной — я только по недоразумению родилась девушкой, характер у меня — мужской, ты же знаешь.
— Вот только тело — уже совсем не мужское, — возразила, улыбаясь, Даша, — смотри, какая у тебя грудь стала.
Долли опустила глаза на высокую упругую грудь с розовыми поднявшимися от холодной воды сосками. Грудь выросла за этот год как-то сразу, и она не знала, нравится ей это или нет. Она еще два года назад догнала старшую сестру по росту, а теперь у нее грудь была даже немного больше, чем у Елены, и Долли этого стеснялась.
— Ты что — расстраиваешься? — удивилась Даша, — да Катрин отдала бы все свое приданое за такую грудь. Ведь мужчины от этого с ума сходят.
— Меня мужчины не интересуют, но, отвечая на твой вопрос, сообщаю: пока грудь не мешает мне фехтовать — пусть будет любой, вот если начнет мешать, тогда и буду расстраиваться.
— Ой, Долли, ты такая красивая! Через полгода тебе уже можно будет выезжать, — мечтательно протянула Даша, глядя на подругу, развязавшую густые волосы. Они как плащом накрыли стройную фигурку и концами разметались по лавке. — У тебя лицо — просто необыкновенной красоты.
— Ничего необыкновенного нет, вот Элен — красавица, а я по сравнению с ней — самая обычная, — объяснила Долли. Старшая сестра, так похожая на бабушку со старых портретов, только еще более совершенная, была для нее эталоном красоты.