Листки из вещевого мешка (Художественная публицистика)

Фриш Макс

Едва мы вновь установили орудия, как принялись за изучение ручного пулемета. Существует просто радость владения оружием, и тут не может устоять даже самый ярый противник войны, - с этим ничего не поделаешь. "Замечательно, - говорят они, поднимаясь с земли, и тут же добавляют: Насколько это можно сказать об оружии!"

В маленькие противотанковые пушки мы просто влюблены. Стремительно, как пожарная команда, проносятся они иногда по нашей деревне. Ребенок ли это говорит в мужчине, или воин, не знаю. Или просто ремесленник, способный восторгаться при виде оси с неподвижной подвеской колес. Или все это вместе. И здесь, когда мы отрабатываем

приемы смены ствола у легкого пулемета и подсчитываем, сколько времени потребуется для этого, то откуда что берется, усердие и тщеславие у нас такое, словно нет парней кровожаднее нас среди всех, кого сейчас держат под ружьем.

Впрочем, сразу после этого, во время строевой подготовки, меня вызвал капитан; большинству из нас он еще совсем незнаком, но, приветствуя нас, по-мужски кратко, как своих товарищей, он произвел превосходное впечатление.

К сожалению, это впечатление не оказалось взаимным!.. Я хуже всех солдат на плацу - вот как получается. Ни умения, ни желания, ни сообразительности. И так далее... Ему тоже жмут тяжелые ботинки, но сейчас речь идет о других вещах, гораздо более важных...

Я спрашиваю, дозволено ли мне ответить.

Нет.

Для людей моего типа, в случае если дело примет серьезный оборот, найдутся особые места!
– добавляет он.

Затем он оставил меня в покое.

Вечером, перед тем как разойтись, меня вызвали снова; теперь, с глазу на глаз, мне можно было отвечать.

Но, собственно говоря, что?

Можно было признать - по стойке "смирно", - что действительно осознал свою ошибку. Иначе почему бы задели тебя эти слова? Для мечтаний времени больше нет, и такая ошибка могла стоить нам жизни. И даже больше, чем жизни. Я это знаю. Я как раз думал об этом. Может случиться, например, что тебе в двадцать пять лет придется снова сесть за парту, чтобы наверстать упущенное. Только ты обрел настоящую, уважаемую во всем мире почтенную профессию и уже продвинулся в ней, как одним прекрасным утром отправляешься в лес, чтобы привезти первые стройные деревца-подпорки, и тут, словно нарочно...

Рассказать ему об этом?

Вечером, на посту, от одного солдата несет шнапсом, да так, что запах чувствуешь прежде, чем видишь его самого. Ясное дело, он будет стоять на посту, заявляет он. И чем больше стараются его утихомирить, тем громче твердит он это. "Пусть только сунутся, - говорит он, - затвором щелк, и стреляю. Да пусть хоть сам полковник". Он сюда не в игрушки играть пришел. А если что не так, отправьте его домой, только немедленно... Затвором щелк, и стреляю!

На посту за него, разумеется, придется стоять другому. (Даже если его это оскорбляет.)

Снова и снова кто-нибудь взрывается. Ни с того ни с сего. Все это надувательство и обман. Все это придумано специально ради ущемления его драгоценной персоны, придумано каким-то безымянным обществом каких-то отъявленных мерзавцев.

"Может быть, кто-то хочет мне возразить?"

Только не спорить с ним.

"То-то же!" - говорит он и продолжает курить.

Ответ или деловое разъяснение действует как вода на зажигательную бомбу: брызги летят во все стороны. Только не спорить. Молчание - песок. И спустя некоторое время, как известно, любую зажигательную бомбу можно удалить наипростейшим совком.

Вчера, в субботу, мы ходили мыться на речку. Пока еще, при такой температуре, это возможно. Как только первый вошел в воду, отважились и остальные, и плакали в быстрых,

бурных волнах. Некоторые из нас, разумеется, сослались на свою любимую нужду, чтобы вылезти на берег до того, как схватит судорога. Но тем не менее это было замечательно. И наверное, последний раз в этом году. После купания мы оценили солнце и нам разрешили еще часа два порезвиться на песчаных отмелях. Большинство из нас было в костюме Адама, так как посылки из дому еще не прибыли; хорошо, что нас видели только птицы.

Сегодня воскресенье, мы свободны с одиннадцати до трех, но есть приказ - не выходить за пределы трех наших деревень.

Мы пишем письма...

Мы играем в шары...

Мы снова сидим у реки...

Мы снова там и смакуем минуты, каждый свои, как виноградины, ягоду за ягодой. Тепло еще полно воспоминаний о лете, мы даже вспотели. Только лучи не колят больше. Словно у них отломились острия. Теперь они мягкие, тающие, растекаются по лбу и векам, легкая золотая нежность. И везде замечаешь только то, что приподнимает действительность, - колдовство последнего раза.

Зачем читать книгу?

Зачем снова играть в карты?

Рука случайно легла на сухой корень, сверху кожу уже несколько минут пригревает тихое солнце - сладостное, маленькое, пылающее, безграничное наслаждение, а снизу, в ладони, ощущаешь тень, влажность, прохладу, смерть...

Это осень. Кому не случалось подумать: прожить бы всю нашу жизнь, как этот день, как великое, одно-единственное долгое прощание... бродить и не задерживаться нигде, бродить из города в город, от цели к цели, от человека к человеку, бродить, нигде не задерживаясь, даже там, где любишь, где охотно остался бы, даже там, где разобьется сердце, если пойдешь дальше... И не ждать будущего, а настоящее воспринимать как вечно преходящее... И так целую жизнь... завоевывать, чтобы потерять, и вечно идти дальше, от прощания к прощанию...

О, если бы душа обладала такой энергией!

Иногда кажется, ты сможешь, вот в такой день смог бы, и, вероятно, поэтому из всех времен года каждая осень снова и снова глубоко захватывает нас.

Весна - это становление, не что иное, как становление...

Лето - особое состояние, лежишь под зеленым деревом, жуешь травинку и слушаешь треск и жужжание в траве, видишь дрожание в горячей синеве, и тихие облака, белые и упругие, висят над землей, словно гипсовые, и не спрашиваешь, что было, что будет. Лето, оно спешит, у него нет времени. Лето, оно бесспорно, оно как счастье в любви, оно изобилие, покоящееся в себе самом, оно здесь - и словно нельзя иначе.

Как непохожа на него осень!

Посмотри, как полон золота воздух, гляди - не наглядишься досыта, а когда подует ветерок, он принесет с собой прохладу, чуть большую, чем мы ожидали, словно внезапный испуг: здесь все переход, движение и время, созревание и увядание - прощание. Я люблю осень, ибо она задает основной тон нашему существованию, как ни одно другое время года.

Мы снова смакуем минуты, и словно дуновение вдруг проносится над полями и лесами, что так волшебно примиряет пылающие краски, высвобождает мир из тупой застылости, освещая его еще раз сиянием на голубоватом фоне, который мы только смутно предугадываем, - быть может, это темное и холодное ничто. И мы не спрашиваем больше, наслаждение это или страдание. Это жизнь, и этого достаточно. Это мгновение, и этого довольно. Это всего лишь, всегда и снова, откровение через прощание.