Листок чинары
Шрифт:
Мы покатились со смеху. Несколько здоровенных молодых глоток долго сотрясали стены заставы: что ни говорите, а такое увидишь не каждый день.
Побагровел и капитан. Но он был начальник, и ему надлежало разобраться в случившемся.
– Вы понимаете, что вы наделали?
– спросил он тихо, когда мы умолкли, сообразив, что смеяться все-таки не над чем.
– Вы отдаете себе отчет в том, что совершили?
Что мог ответить Пушкарь? Он стоял понурив голову, не поднимая своих смущенных глаз выше начищенных сапог капитана.
– Почему вы сразу не признались в этом? Ведь вы же слышали, что следы в районе восьмой розетки?
– Я не догадался, что это возле чинары, - вымолвил негромко Пушкарь.
– Он ведь новенький!
– поддержал его кто-то из нас.
– Разве что новенький, - обронил капитан.
– А то бы...
– он протяжно выдохнул воздух, повертел в руках злополучный листок, сунул его зачем-то в стол и приказал дежурному дать сигнал отбоя.
В открытое окно было видно, как в черное небо взвилась белая ракета.
Бедный Пушкарь, он растерянно стоял посреди комнаты и не смотрел на нас. Но, странное дело, мы не испытывали к нему ни презренья, ни злости. На душе у нас даже стало как-то светлее и легче. И все мы уже хотели, чтобы капитан не кричал на него и разобрался как следует.
Капитан допрашивал Пушкаря с пристрастием. Он, конечно, понимал побуждение солдатской души, но нельзя же так!.. А еще в "Огонек" сфотографировали. Черт знает что! Корреспондент уже уехал, и теперь придется звонить в отряд и просить, чтобы приехал снова и сфотографировал Клевакина.
Тут капитан вдруг запнулся, и кто-то из нас отгадал его мысль.
– Постойте, а разве Клевакин не видел с вышки, как Пушкарь подходил к чинаре?
"Действительно, разве Клевакин не видел?" - И сколь ни тяжело было нашему капитану подозревать Клевакина, он тоже спросил Пушкаря об этом.
– Не знаю, - ответил Пушкарь.
– А если подумать?
– настаивал Баринов.
– Не знаю, - повторил Пушкарь.
И мы понимали его. Чего он не знает, того не знает. Зачем наводить на человека напраслину? Кроме того, он и подумать не мог, что Клевакин способен на такую пакость. Одно дело - завидовать из-за фотографии, насмешничать, а другое - поднять тревогу. Нет, он не допускает такой мысли.
Это еще больше заставило капитана поверить в виновность Клевакина. О нас и говорить нечего.
А с границы уже возвращались наряды. Вернулся лейтенант Симаков со своей группой, вернулись все остальные. На них было жалко смотреть. Шестая тревога за неделю!
Клевакин был немедленно вызван в канцелярию и пробыл там до тех пор, пока мы не почистили оружие. О чем они разговаривали с капитаном, мы могли лишь догадываться. Вышел оттуда Клевакин бледный как смерть, а капитан велел выстроить весь личный состав.
И мы узнали всю правду.
– Рядовому Пушкарю за романтику трое суток ареста, - объявил капитан.
– А насчет вас, ефрейтор Клевакин, - он сурово посмотрел в его сторону, насчет вас пусть решат ваши товарищи.
Мы расходились молча. Никто не смотрел на Клевакина, никто не подходил к нему. Что решать? Все было ясно.
И все же Вася Брякин, тот самый Вася Брякин, который выбежал по тревоге без одной портянки, не выдержал и взмолился:
– Ребята, дайте я ему морду набью!
– Не положено, - угрюмо обронил сержант Удалов.
– Разве ж только, что не положено...
– вздохнул Вася и философски добавил: - Вот поди разберись, кто хороший человек, а кто вредный.
Через неделю Клевакин сам стал просить нас:
– Ну, ребята, ну, набейте мне морду. Только скажите хоть слово.
Но теперь нам самим уже не хотелось связываться с ним.
Жизнь на заставе шла своим чередом.