Листопад

Никонов Александр Петрович

Он оказался в промежутке между головорезами Таранского и приговоренными.

– А это кто?
– встревожился Таранский, кивнув на Алейникова.

– Ты чего там стоишь?!
– крикнул штабс-капитан на подполковника.
– Иди сюда!

Таранский потянулся к кобуре.

Алейников сделал несколько шагов и стал рядом с Ковалевым спиной к обреченным. "Не хватало еще от них по затылку огрести," - подумал Ковалев.

– Что происходит?
– в руках Таранского оказался наган.

–

Узнаешь, - Ковалев сунул руки в карманы.
– Расстрел происходит. Давай!

Он толкнул локтем подполковника и вырвал стволы.

Первую пулю он готовил Таранскому. Но капитан оказался везунчиком. За какое-то мгновение до выстрела его прикрыл собой невысокий угреватый солдат с наганом. И первая пуля досталась солдату. Голова рябого дернулась, будто кто-то рванул невидимую нитку.

Вторая пуля ударила Таранского. Грохот выстрелов отражаясь от стен бил по ушам.

Ковалев стрелял с двух рук, стараясь сначала уложить тех, кто успел достать оружие. Слева стрелял Алейников. Его лицо было белым как мел.

У них было несколько секунд паники и растерянности, которыми Ковалев и рассчитывал воспользоваться.

...Бах! Бах! Бах!..

Ковалеву казалось. Что он движется медленно, как во сне. В одно из мгновений он понял, что не успевает чуть-чуть довернуть ствол вправо, не успевает выбрать свободный ход спускового крючка, потому что черное дуло чужого револьвера уже смотрит ему прямо в глаза. И его рябой хозяин уже тянет спуск, и курок сейчас сорвется. "Не успеваю!!!"

Под глазом рябого внезапно возникла черная дырка, он вздрогнул всем телом, успел выстрелить, но пуля только чиркнула по ковалевской фуражке. Спасибо, Алейников!

Штабс-капитан тоже не удержал руку. Бах! И на лбу опрокидывающегося рябого взорвалась еще одна дырка.

Бах! Бах!

Почти одновременно упали два последних солдата. Резкая тишина оглушила. По подвалу расползалась пороховая гарь.

Несколько секунд, подаренных судьбой удачно миновали. Солдаты Таранского успели выстрелить в ответ лишь два или три раза.

Ковалев посмотрел на Алейникова:

– Жив?

– Кажется, царапнуло, - по шее подполковника стекала за шиворот струйка крови.
– Даша!

Ковалев развернулся к перепуганным арестантам, заорал:

– Всем на пол! Быстро! Дашка, сюда!

Стонали раненые. "Димкины", - отметил Ковалев: он стрелял только в голову. Раненые опасны. Ковалев снова вскинул револьверы. Двумя выстрелами добил двух шевелящихся солдат. Седьмой левый, седьмой правый. Пустые барабаны. Ковалев отбросил разряженные наганы.

Обнявшиеся Даша и Алейников обернулись на выстрелы.

– Ты что, зачем?

– Да хватит вам обниматься!
– Ковалев рванул за плечо Алейникова так, что треснул погон.- Ключ! Возьми у Таранского ключ от подвала!

А сам бросился, поднял с пола свою шинель.

– Одевай! Дима! Папаху! Да быстрее, времени нет!

"А если у выхода нет машины?" - вдруг мелькнуло у него, и словно холодом обдало: - "Ходько, например, забрал? Что тогда?"

– Да шевелитесь же вы!.. Лежать!!!
– рявкнул он пытающемуся подняться подпольщику.
– Уходим!

...Машина стояла на месте.

Ковалев достал часы. 10-14. Все заняло две-три минуты, сама стрельба несколько секунд, которые показались ему минутами.

– Заводи! Гони на станцию, к эшелону!

Шофер вышел из автомобиля, начал крутить рукоятку. Мотор чихнул.

"Неужели не заведется?"

Двигатель еще раз чихнул и завелся.

Ковалев обернулся на здание управления. Пока все тихо. Скоро спохватятся. Когда живые арестанты начнут колотить в запертую ими дверь. Они ведь думают, что в городе красные.

– Уезжайте!

– А ты?

– Уезжайте!
– Ковалев достал из кармана своего Буре, бросил на колени Диме.
– Держи. Пригодятся, золотые.

– Погоди!
– Даша перегнулась через низкую дверцу и быстро поцеловала его в губы.
– Прощай!

Ковалев повернулся к шоферу:

– Срочно их к эшелону! Гони!

Все-таки правильно, что он не поехал с ними. Третий лишний. Обуза. Он бы только мешал им обоим - любимой женщине и единственному другу. Мешал своей любовью и неустроенностью. Чужой человек в чужой стране. Конечно, он сделал правильно. Все правильно.

Ковалев быстро поднялся к себе в кабинет, подбежал к окну, надеясь увидеть уезжающий автомобиль, но машина уже скрылась за поворотом. На улице желтые факелы деревьев теряли листья.

Он вдруг понял, почему так отпечаталась в его мозгу маленькая дашина ножка, топчущая желтые листья. Далекое-далекое воспоминание детства.

Садовая дорожка в имении. Он, крохотный, едва научившийся ходить, смотрит на огромную жуткую птицу - ворона - в половину его роста, который сидит неподалеку и страшно каркает на малыша. Но он уже не боится, потому что сзади к нему подходит мама. Она, конечно, защитит его от орущей черной птицы. Вот мамина нога, рядом с ним. Башмачок, стоящий на желтых листьях. Сейчас он для надежности за ее длинное платье. Ну что, птица, съела?

...С севера слышалась далекая канонада. Армагеддон продолжается. Но уже не для него. Он выходит из игры.

Интересно, товарищи уже стучат в подвале? Может быть солдаты из караулки уже вскрыли дверь?

В коридоре послышался топот множества ног. Так, это кажется уже за ним.

Ковалев прижался горячим лбом к холодному стеклу.

За окном тихо плыл листопад.

1994, Москва.