Листопад
Шрифт:
Лес еле сдержался.
– Ты пойми меня правильно, – сказал он, тихо и четко выделяя каждый слог. – У меня была мечта. Я хранил её очень и очень долго. Пока путешествовал по разным странам, растил, как редкий цветок. Как котенка за пазухой. Я добился всего, о чем мог мечтать. У меня это отняли, как только я приехал домой. Но мне это не нужно.
– Ты добился всего, о чем мог мечтать? – она пронзительно взглянула на него, откинув волосы со лба. – А когда ты добиваешься чего-то, ты перестаешь об этом мечтать? Тебе это не нужно? В таком
Он отчаянно замотал головой, как будто влетел в паутину.
– Нет, Герда, нет! Я уже не смогу ничего с этим поделать. Я уже с этим живу. Не могу даже думать о том, что будет, если меня заставят от этого отказаться. Но мне нужна свобода.
Герда нахмурилась:
– А если ты застрянешь между мечтой и свободой? А если рудники?
– Все равно, Герда – он с улыбкой посмотрел на неё, уже не осознавая ни своей боли, ни окружающего мира. – Я думал, что постарел, опустил руки и боюсь – боюсь снова жить в дороге, боюсь бежать отсюда. Боюсь учеников, которых ни во что не ставлю. Боюсь, что меня отправят на рудники неизвестно за что. А теперь мне кажется, что и рудники… И на рудниках тоже есть духи камня.
Она улыбнулась и посмотрела ему в глаза. Лес осекся на полуслове.
– Если в этом нет ненависти – медленно сказала Герда, тщательно разматывая нить, пока он вставал – если в этом нет ненависти, нет страха, нет злобы – то ты обретешь недостижимую цель. Но нет счастья…
Недослушав, он яростно кивнул ей и выбежал из дома.
Этой ночью бродить не пришлось. Посреди комнаты возникли серебристый всплеск, черная тень – и Лес, как подброшенный, сел на постели, заслонившись рукой.
В следующий миг тень пропала, проплыла, и луна до утра освещала маленького человечка, потерянно бродившего по комнате.
«Как солнце сжигает снег…»
…Он опять был в лесу. Дошло даже до ночевки под открытым небом – а ведь поклялся же! – и недоуменных взглядов наутро: что это за неуместный бродяга, у которого в волосах сухие листья? Кикимора набросала? Хотя некоторые смотрели на него с восторгом. Почти как в первый год работы, когда вместо уроков, бывало, рассказывал о своих приключениях. А потом понял, что больше не может.
Никогда не умел обращаться с детьми. И постарался стать скучнее скучного, раздражался и кричал ни за что, хотя легендам, ходившим о нем, это нисколько не повредило. Это злило еще больше.
Да и директор, неприятный человек, больше не звал выпить по рюмочке. Все мы знаем, кто у нас директор.
И ладно.
– …В чём?
– Что – в чём? Извините…
– Так в чём измеряется сила? (Боги, зачем уволился физик? Почему я не могу даже уволиться отсюда? Бывшая уборщица уже преподает младшим классом письменность… Словесника нет. Ненавижу заменять еще и физика) … Отвечайте, раз уж вышли к доске! Не стыдно?
– В… – Любимчик стушевался. Это было невероятно. Это было чудовищно. Не то, что он тут мнется, как шестиклассник.
Лес начал медленно закипать.
– Последний раз вас спрашиваю, молодой человек… – класс тихо захихикал. – В чём … измеряется… сила?
Очевидно, что-то в его голосе было не то. Потому что Любимчик, всегда чётко ловивший чужую интонацию, вдруг подтянулся и рявкнул, как солдат на плацу:
– Я на этот вопрос отвечать не буду!!!
Класс лёг от хохота. И через три секунды замер, мечтая укрыться под партами, потому что в кабинете первый раз за три года прогремел совершенно нешуточный рык:
– Смирно!!!
Любимчик притих. Ещё бы не притихнуть, когда висишь. За хвост и загривок.
– Запомни и больше не шути. – Лес прочистил горло, встряхнул нарушителя над полом и ещё раз повторил: – Сила… Чужая сила измеряется результатом… результатом… её на тебя воздействия. Всё. Свободен!
Многоголосый хохот.
Лежащий на полу помятый парень отчаянно всхлипывает.
И картинно освещённый заходящим солнцем тощий, как жердь, учитель, не знающий, куда девать руки – взрослый, сгорающий от стыда за невидимый шутовской колпак, за вечно чужую работу, за то, что оторвался на ком попало, за звон бубенцов, повисший в воздухе.
Урок окончен.
Осколок третий
…Ночью, без всякой надежды на сон, он в очередной раз глядел в потолок, на котором были выведены кистью паучьей тени какие-то странные знаки, и размышлял о том, куда он попал и где его ждали. Может быть, ждали в каком-то другом месте, не в этом? Не дома? Или до сих пор там, где он на самом деле не был? И если дома, то зачем тогда ему этот дом, это дурное существование?
Почему он не ушел до сих пор? Может быть, его здесь кто-то ждет, а он каждый день проходит мимо, не в силах угадать, когда окончится это ожидание? Случится ли встреча? На самом ли деле случится?
Он не заметил, когда к нему подкрались эти туманные сети, предвестники сна и света. Но перед глазами вдруг возникла пена, туманная пена, тени закружились волчком, и из сетей тумана, разрывая их грудью, выступил единорог.
– Здравствуй… хотел сказать Лес и осекся. Он наконец-то смог распознать цвет Его глаз.
Они были серебряные.
– Ты… надолго? – туман колыхнулся опять, и за спиной единорога возникли очертания немыслимых, незнакомых земель. – Я тебя не стою, но… Не уходи… Не…
Зверь вздохнул, и возник ветер.
– Я?.. – и Лес понял, каким будет ответ.
Я? Надолго… Навсегда.
– Ты – и навсегда… – прошептал Лес. Представил себе бесконечные годы, когда он будет засыпать и видеть во сне серебряный свет. Потом представил, насколько это тяжело было бы единорогу, и понял, что краснеет. Или, может быть, такому прекрасному и сильному – все-таки не тяжело?