Листопад
Шрифт:
— Что такое, товарищ командир? Разве мы прекращаем борьбу?
Лабуд с досадой посмотрел на разбушевавшегося Лолича и укоризненно произнес:
— Ну что ты, как ты мог такое подумать! — Он снова закурил. — Дело в том, что сейчас в отряде образовался большой излишек оружия. Если мы его не спрячем, оно может попасть в руки фашистов, чего допустить нельзя. Мы добыли это оружие, ценой собственной крови и должны его сохранить. Оно нам еще очень пригодится.
— Нет, нет, ты не прав, Лабуд! — Нижняя губа Лолича дрожала. — Я не согласен с вашим решением. Если у нас имеется лишнее оружие, то почему бы не провести мобилизацию молодежи
— Для мобилизации сейчас не та обстановка. Ты же видишь, что многие из крестьянских парней, добровольно пришедших к нам летом, сейчас деморализованы нашими неудачами и большими потерями. Посуди сам, в сентябре в нашей роте было свыше восьмидесяти человек, а сейчас не осталось и половины. За последний месяц потери больше, чем за все лето.
Лабуд выглядел усталым, как никогда, он с трудом передвигал ноги, говорил нервно и быстро, будто хотел высказать до конца все, что наболело.
— Мы очень нуждаемся в пополнении, — продолжал Лабуд. — Нам сейчас очень трудно, а будет, вероятно, еще труднее. Но мы не намерены принуждать народ к борьбе за свободу. Наша борьба — дело добровольное. Я убежден: тот, кто сегодня бежит от нас, завтра вернется. Время работает на нас. Время льет воду на колесо нашей мельницы, надо лишь иметь немного терпения… Ну вот, договорились? А теперь иди к старой ветряной мельнице, там ждет комиссар. Я приду следом за тобой. Крепись, юноша, что нос повесил? Не все еще потеряно. Надо уметь не только одерживать победы, но и переносить поражения.
Недалеко от ветряной мельницы Лолич увидел группу бойцов с лопатами. Среди них была и Гордана Нешкович. Она стояла, держа в левой руке лопату, а правую спрятав в карман куртки. Лицо ее было хмурым. При виде Горданы Лолич непроизвольно расправил плечи. «Радость моя, как я тебя люблю», — мысленно обратился он к девушке, хотя и знал, что она к нему совершенно равнодушна. Лолич старался не смотреть на Гордану, однако она не замечала его стеснения и вообще вела себя так, словно Лолича не существовало.
Настроение у собравшихся было как на похоронах — все стояли понурив голову. Перед ними на плащ-палатках лежали кучки осиротевшего оружия, владельцы которого погибли в боях. На многих винтовках и карабинах еще виднелись следы запекшейся крови. Все знали, что только в последних боях осиротело тридцать винтовок, два автомата и один пулемет. Но и это не все, так как некоторых бойцов похоронили вместе с их оружием.
Решение закопать часть оружия было принято комиссаром отряда Стойковичем, который и приказал выделить для этой цели десять наиболее сознательных бойцов и командиров. Были приняты строгие меры, чтобы сохранить эту акцию и место хранения в тайне. Оружие хорошо смазали, завернули в брезент и опустили в специально выкопанную яму, дно которой было устлано сеном. Яму затем зарыли и тщательно замаскировали. Все это было проделано молча, без единого слова.
«Все кончено, — грустно размышлял Лабуд. — Вчера похоронили людей, по пять человек в одной могиле. Сегодня — их оружие. А что будет завтра?» Ему не хотелось возвращаться в роту, и он долго бродил по сонному лесу, потом остановился на берегу ручья. Нагнувшись, чтобы напиться, он, словно в зеркале, увидел свое отражение, но с трудом узнал себя. Даже губы, когда он коснулся воды, показались ему чужими. Это впечатление немного его отвлекло, но стоило отойти от ручья, как вновь навалились тяжелые мысли.
«Сколько можно отступать и терпеть поражения? Мы столько месяцев ждем наступления русских, а они все отступают и отступают. Обещали нам помочь партизаны Черногории, но где-то затерялись. А фашисты давят все сильнее. Сейчас им на помощь пришли четники и полицаи. Да и среди партизан нашлись трусы, перебежавшие на сторону предателей. А отряд Стояна Чамчича растет… В чем здесь причина? Когда он порвал с нами, с ним ушло немногим более сорока человек, а сейчас в его отряде насчитывается уже свыше двухсот бойцов. Черт разберет, почему так получается. Почему крестьяне, весь свой век страдавшие от гнета монархии и короля, сейчас переходят на сторону четников? Не может быть, чтобы они так любили своего короля… Или же они привыкли, чтобы их угнетали, а свобода их пугает? Богатых я еще могу понять, но почему беднота с ними заодно? И чем все это закончится?» — спрашивал себя Лабуд и не находил убедительного ответа.
Размышляя так, он забрался на вершину довольно высокой и крутой скалы. Внизу, в лесу, стояла тревожная тишина, полная загадочной таинственности. Лабуд смотрел на ломаную линию горизонта, и ему казалось, что он видит перед собой чью-то чужую землю, опустошенную непрерывными бурями. Дождь то переставал, то начинал моросить вновь. Земля напиталась влагой до такой степени, что стала напоминать медузу. Стоило резко надавить ногой, как из-под сапога брызгали грязные струйки. Туман опускался все ниже, дальние холмы постепенно исчезали из виду, дома близлежащих сел как бы удалялись, а линия горизонта приближалась. Лабуд постоял еще немного и стал спускаться вниз по узкой и скользкой тропинке, держа путь к деревне, в свою роту.
Дремотную тишину вдруг нарушила далекая глухая дробь тяжелых пулеметов. Вслед за этим донеслось несколько артиллерийских выстрелов. Лабуд решил, что это ведут бой партизаны в горах Рудника и Овчара. От этой мысли ему стало легче. Может быть, удастся в скором времени объединиться с другими отрядами. Лабуду было ясно, что на Космае восстание терпит поражение, можно сказать, угасает, но у него и в мыслях не было прекращать борьбу. Он был убежден в справедливости своего дела и неизбежности его торжества.
На опушке леса Лабуд остановился. Ему показалось, что за ним наблюдают. Впереди, шагах в ста, начиналась сожженная деревенька. Между пепелищами домов и строений сновали фигуры бойцов, в нескольких местах горели костры. В селе, расположенном за оврагом, слышался лай собак, крик гусей, мычали коровы.
Лабуд внимательно осмотрелся и увидел Лолича. Он сидел на стволе поваленного бурей дерева в состоянии глубокой задумчивости. По его лицу было видно, что он недавно плакал.
— Пейя, ты что раскис, возьми себя в руки, не ребенок!
Лолич закрыл глаза и снова их открыл. Несколько секунд смотрел на Лабуда таким взглядом, словно видел перед собой незнакомца.
— Теперь уже все в порядке, — продолжая сидеть как изваяние, вяло ответил Лолич. — Конечно, это глупость, но бывает так, что не в силах себя сдержать. Не думай, что я дрожу за свою шкуру, нет. Все куда сложнее.
— Понимаю тебя. И мне нелегко, всем тяжко, но надо держать себя в руках.
— Конечно, надо, кто возражает? И я вел себя спокойно, даже когда отходили наши главные силы; держался нормально, когда хоронили наших товарищей. Но сегодня; когда закапывали оружие, которого нам всегда не хватало, мне почудилось, что я закапываю себя самого. Скажи, до каких пор человек может держаться?