Листья коки
Шрифт:
Инка Майти махнул рукой.
— Эх, даже опытный кипу-камайок подчас злоупотребляет сорой. В конце концов что такое двести человек?
— А если это не люди? Если это боги или посланцы богов?
— Нужно проверить, — неуверенно буркнул Тупанки.
— Да. — Уильяк-уму, нахмурив брови, разглядывал кипу. — Я уже отдал приказ. Потому что чувствую опасность, чувствую ясно и отчетливо.
Глава двенадцатая
— Ты Синчи, часки со сторожевого поста Урко? — молодой жрец потряс за плечо крепко спящего бегуна. Хотя бог
Однако привычка, выработавшаяся у него за время двухлетней службы, оказалась сильнее усталости, и Синчи тут же сорвался с ложа, быстро придя в себя.
— Да, я Синчи.
— По приказу главного кипу-камайока ты сейчас же должен снова бежать.
— К великому ловчему Кахиду?
— Нет. Сперва в Юнию, к главному жрецу храма. Ты вручишь ему кипу и скажешь только два слова: Иллья из Кахатамбо.
— Я скажу: Иллья из Кахатамбо, — механически повторил Синчи и лишь потом понял, что он говорит. С удивлением, почти с ужасом повторил он уже вопросительно:
— Иллья из Кахатамбо?
— Да, только эти слова.
— Но… но ведь это… О святейший, что это значит? Иллья… Иллья из Кахатамбо? Только одна-единственная! Ведь она только одна! Откуда о ней известно великому кипу-камайоку? И что означает этот кипу?
Молодой жрец презрительно выпятил губы.
— Ты знаешь, часки, что тут, в столице, нам известно о всех и обо всем. А ту девушку ждет великая честь и счастье. Она выбрана посланницей к богу Инти и должна принести ему молитвы целого народа, просить о том, чтобы он вернул нам свою милость. Подумай только: ее мумия будет украшена золотом, как мумии инков, и навеки сохранена в храме.
Синчи еще не понимал.
— Ее мумия, святейший? Но… но это молодая девушка! Только через год, во время нового праздника Райми, я возьму ее себе в жены!
— Через год? Глупец, неужели ты не понимаешь, что я говорю? Эту девушку принесут в жертву, и, когда сын Солнца соблаговолит прибыть в Юнию, она будет умерщвлена с соблюдением всех почестей! — И, упирая именно на это, с важностью добавил: — Тут же сделают мумию!
Синчи стоял не шевелясь, тяжело дыша, с тщательно завернутым кипу в руке. Он еще не понимал, еще боялся понять. Жрец объяснил его молчание другими причинами и спросил раздраженно, с презрением:
— Ты устал? Можешь не торопиться. Сын Солнца покинет Куско только завтра; достаточно, если ты двумя днями раньше него будешь в Юнии. Можешь еще отдохнуть.
Синчи почувствовал себя задетым.
— Я могу бежать сейчас же. Я не нуждаюсь в отдыхе. Но… но Иллья…
— Беги и повтори!.. — произнес жрец привычные, установленные законом слова, и Синчи совершенно непроизвольно склонил голову.
— Я побегу и передам: Иллья из Кахатамбо.
— Потом можешь возвращаться к главному ловчему, если он так тебе наказывал. Но для него у меня нет никаких поручений.
— Я выполню все это, святейший, — покорно ответил Синчи.
Однако он не отправился в путь тотчас же. Он продолжал сидеть с поникшей головой, опустив глаза и только беззвучно шевелил губами. Будто заучивал сложное поручение.
Он не шелохнулся, когда его позвали к ужину и даже не взглянул на кувшин со сладкой чичей, который поставили возле него; не глядел он и на листья коки.
Но ночью Синчи исчез, и на сторожевом посту, где он остановился, не заметили его исчезновения. Впрочем, этим никто особенно и не интересовался, все были издерганы, измучены подготовкой к грандиозному путешествию властелина, который уже приказал объявить, что он соблаговолит отбыть утром на второй день после праздника Райми.
К этому времени Синчи еще не ушел из города. В глухой полуночный час он отправился к храму, не решаясь проникнуть внутрь; он лишь присел на ступеньках и молча глядел на громадное здание. В этом его молчании была пылкая вера, мольба и надежда.
Уже на рассвете он встал и поплелся к северным воротам, через которые в свое время ночью попал в город, а теперь терпеливо ждал, когда их откроют. Показав свою бляху, которую в суматохе забыли у него отобрать, Синчи покинул столицу, хотя в этот день никого не выпускали. Отойдя на небольшое расстояние, он укрылся среди поля кукурузы подле самой дороги и ждал, сам не зная, чего он ждет.
Солнце уже высоко поднялось над горной цепью Карвахаль, когда процессия показалась из городских ворот.
Впереди шел небольшой отряд дворцовой стражи, в шлемах, увенчанных перьями, и в латах из толстой кожи, украшенных серебряными пластинками. Каждый воин был вооружен копьем-чонтой, обоюдоострым боевым топором, ножом, имел сумку со съестными припасами.
За ними под присмотром специальных камайоков тянулась толпа рабов и дворцовой прислуги с утварью, которую сапа-инка любил брать с собою в дорогу. Прекрасные вазы из страны аймара, лампы, серебряные и золотые сосуды и даже ковры-наски. Они торопились, чтобы успеть приготовить жилище. Но шли мимо Синчи так долго, что он невольно сравнил их с многочисленными толпами гонщиков, которые по приказу ловчего Кахида двигались в указанных направлениях.
Прежде нежели толпа слуг миновала его, Синчи заметил, что рядом оказались еще какие-то люди, то ли из города, то ли из соседних селений. Они смотрели на все с большим интересом и перешептывались. На постороннего гонца никто не обращал внимания.
— Меня вчера разыскивал камайок из дворца, чтобы я тоже отправлялся в путь и что-то там тащил на себе. Но я догадался, чего он от меня хочет, и скрылся.
— Почему? Кто участвует в охоте, тому достается свежее мясо. И не один раз. А это вкуснее, гораздо вкуснее, чем чарки.
— Это верно! Но один жрец говорил, что Инти не расположен к сыну Солнца. И на тех, кто его сопровождает, тоже может пасть гнев Инти. Поэтому я предпочел остаться.
— А ведь идут и жрецы? Гляди!
— Идут те, кто обязан идти. А я не обязан! — буркнул первый, и все продолжали с интересом наблюдать. Колонна носильщиков была уже далеко, потом промчалось десятка полтора бегунов с пучками веток, которыми они сметали с дороги все следы мусора, и, наконец, показалась основная процессия.