Лисянский
Шрифт:
Узнав за обедом о случившемся, Резанов нахохлился:
— Прошу вас впредь, господин Лисянский, о всех происшествиях в первую голову ставить в известность меня как начальника экспедиции.
— Но мой начальник Крузенштерн, — возразил Лисянский.
— Все это так, — досадовал Резанов, — но позвольте сообщать мне о всех случаях хотя бы в одно время с вашим начальником. Я ведь не требую ваших докладов по морскому делу. Мне должно знать о всяких непредвиденных событиях, изменяющих ситуацию. Кстати, сколько времени займет ваша процедура?
Лисянский, немного подумав, ответил:
— Мыслю недели три, не менее. Все будет зависеть от того, как скоро удастся найти подходящие заготовки.
— Бог мой, — застонал Резанов, — целый месяц отсрочки…
— Господин советник, не печальтесь. У нас вы прекрасно отдохнете и поправите свое здоровье. Когда еще вам придется быть в Бразилии? — успокоил Резанова губернатор.
Резанов понемногу остыл, и обед продолжался.
Прибывший мастер огорчил, объяснив, что для мачты у него нет готового дерева, надо идти в лес, выбрать подходящие стволы.
Договорились о цене и решили завтра же утром отправиться в лес.
Возвращаясь на «Неву», Лисянский зашел к Крузенштерну и доложил обо всем.
— Ничего не поделаешь, — согласился Крузенштерн, — будем ладить все надежно. Что касается господина камергера, то он мне порядком надоел. Докладывай, Юрий Федорович, как и раньше, обо всем мне.
— Сие мне понятно, но думается, Резанов по-своему и прав, — высказался Лисянский, — ведь он печется, как побыстрее свою миссию в Японии исполнить…
На следующий день, захватив боцмана, Лисянский вместе с мастером и местными лесорубами направился в лес. Идти пришлось три-четыре километра по узкой просеке, пробираясь сквозь чащу и болота. Тут и там квакали на разный манер лягушки — одни лаяли, подобно собакам, другие посвистывали, третьи скрипели. Мастер шел впереди с суковатой палкой, то и дело отбрасывая в сторону пригревшихся змей. Делал он это ловко, умело и без страха. Больше всего поражало обилие и разнообразие бабочек. Громадных и маленьких, окрашенных в самые необыкновенные и яркие цвета.
Замена мачт длилась около месяца. Пока лесорубы тащили через заросли восемнадцатиметровые стволы красного дерева, на «Неве» поочередно вытаскивали тяжелые мачты, пронизавшие все палубы до самого киля. Затем мачты сбрасывали в воду и буксировали к берегу. На берегу грузили новые мачты на специальный плот, везли к «Неве», поднимали на талях через шпиль на палубу и устанавливали на место.
В повседневных заботах незаметно подошли Рождественские праздники, наступил новый 1804 год.
Наравне с матросами в работах участвовала вся команда. На берег офицеры сходили лишь временами — заготовить продовольствие и воду.
За четыре месяца с момента выхода из Кронштадта на «Неве» сложились вполне доброжелательные отношения между всеми членами экипажа — от командира и офицеров до матросов, включая и гражданских лиц — доктора, иеромонаха, приказчика и служащих компании. Как и всякий новый организм, экипаж требовал времени для притирки между собой составных его частей. Не всё и сразу протекало без сучка и задоринки, особенно в первые недели плавания. Временами Арбузов довольно резко, хотя и обоснованно, высказывался на замечания командира, иногда Коробицын бурчал под нос и жаловался Гедеону о неправильных расходах средств командиром, случалось, под горячую руку крепкие затрещины боцмана валили с ног матросов. Но все это как-то само собой улаживалось, и со временем экипаж стал жить дружелюбно и действовать в согласии. В этом основная заслуга командира. «Каков поп, таков и приход», — высказался как-то по этому поводу Гедеон в беседе с Коробицыным.
Иная ситуация сложилась на борту «Надежды». Неприязненные отношения Резанова и Крузенштерна постепенно перенеслись на экипаж. Первая стычка произошла в Копенгагене, где Резанов отказался взять в свою свиту Лангсдорфа. Но упрямый Крузенштерн категорически настаивал, и, не желая обострять отношения, посланник уступил.
Ко всему прибавилось чрезмерное питие офицеров: Ратманова, Толстого, Ромберга, Левенштейна. По неписаным обычаям пьянки на кораблях в дальнем плавании — неизбежное заурядное явление. Сам Кук признавался — иногда он один оставался трезвым на корабле. Среди всех офицеров «Надежды» выделялся беспробудным пьянством Толстой. Крузенштерн неожиданно нашел в нем сообщника в антипатии к Резанову и покровительствовал ему.
Кичась своим графским происхождением и безнаказанностью в прошлом, поручик Толстой не только поносил и оскорблял Резанова, но и грозился расправиться с ним. Часто пьяные тирады поручик изливал на палубе, неподалеку от каюты посланника.
Дело дошло до скандала. Однажды в кают-компании, напившись, Толстой в очередной раз стал поносить Резанова. Обычно сдержанный художник Курляндцев пытался одернуть Толстого. В поддержку графа выступили Ратманов, Ромберг, а затем и сам Крузенштерн. Кончилось тем, что Крузенштерн вызвал матросов и запер Курляндцева под арест в форпик на баке. За живописца вступился Головачев, считая позорным такие действия.
— Я здесь хозяин, — грубо оборвал его Крузенштерн, — ваше дело, сударь, исполнять мои приказания, потрудитесь заниматься своими прямыми обязанностями.
Узнав о самочинстве, Резанов возмущенно сказал Крузенштерну:
— Чем вы объясните свое поведение в отношении академика Курляндцева? Вы держите его под арестом без пищи, как самого последнего преступника.
Крузенштерн слегка побледнел:
— Не ваше это дело… Корабль военный, здесь флотские порядки. Курляндцева осудили офицеры, а вам до этого дела нет.
— Но офицеры были пьяны…
Крузенштерн ухмыльнулся и, повернувшись, молча удалился.
Курляндцев после освобождения заявил Резанову:
— Как хотите, ваше степенство, но с прибытием на Камчатку, я немедля покину «Надежду» и отказываюсь принять участие в экспедиции ценой таких унижений и оскорблений…
Как-то возвратившись с матросами, Повалишин рассказал за ужином в кают-компании о проделках на берегу поручика Толстого, проводившего все дни в тавернах и кабаках Дэстера. Как и в каждом приморском городе, там временами появлялись контрабандисты, за ними гонялись португальские власти. Во время одной из облав в поисках контрабандистов в трактир, где веселился в стельку пьяный Толстой, нагрянули португальские солдаты вместе с офицером. Увидев пьяного незнакомца, офицер схватил его и велел солдатам арестовать. Поручик сначала ошалел, а потом выхватил пистолет и заорал, что он русский. Португальский офицер, разобравшись, извинился, но доложил губернатору о пьянстве Толстого.