Лисянский
Шрифт:
В каюте Шемелин, прежде чем спрятать конверт, прочитал на нем надпись: «Приезд в Кронштадт может раскрыть сию печать, и каждому отдастся по принадлежности».
«Что за чертовщина», — подумал Шемелин и спросил Головачева.
— Это я так, на всякий случай, — ответил он, — здоровье мое сильно расстроилось, едва ли в состоянии перенести этот путь. Дай бог, чтоб я жив остался.
Шемелин все время, как мог, подбадривал Головачева, тот лишь отшучивался.
— В тот роковой день 8 мая, — продолжал Шемелин, — Головачев утром сменился с вахты, вел себя добропорядочно, был в бодром
На палубе стояла тишина. Командир с офицерами съехал на берег. Шемелин стоял, наблюдая зарисовки астронома Горнера. Вдруг со стороны офицерских кают что-то грохнуло. Встревоженный астроном пошел посмотреть, что произошло, вернулся, запыхавшись, весь бледный и хрипло проговорил:
— Господин Головачев застрелился!
Шемелин побежал в каюту Головачева. Дверь была распахнута. Головачев лежал поперек постели. Изо рта его обезображенного лица струилась кровь, пистолет валялся рядом…
Немедленно сообщили о случившемся Крузенштерну. Командир вернулся с офицерами, осмотрел каюту. Среди бумаг находились письма Крузенштерну, Ратманову, Ромбергу. Отдельно лежал конверт императору Александру I. Крузенштерн взял это письмо, положил под замок в своей каюте, больше никто этого письма не видел.
— Похоронили Головачева на острове Святой Елены честь по чести, английский губернатор выделил роту солдат, оркестр. Обещал поставить памятник покойному, — закончил рассказ Шемелин, перекрестился и добавил: — Куда девались письма покойного Крузенштерну, Ратманову, Ромбергу и самому государю, мне неведомо. Да я и не допытывался о том у Крузенштерна, бог с ним…
В кают-компании установилась тишина, каждый погрузился в тяжелые раздумья о судьбе человеческой. Чтобы развеять грустное настроение, Лисянский спросил у Коробицына:
— Как же вы теперь, Николай Иванович? Вновь будете контракт заключать на вояж дальний?
Коробицын, отрицая, покачал головой:
— Избавьте, Юрий Федорович, я свое намаялся. Вот сдам товар компании, расчет возьму и к зиме укачу к себе в Великий Устюг.
— Ну а мы, — командир оглядел офицеров, — отдохнем в отпуске и опять по кораблям флота российского, службу править…
А что же думал командир «Надежды», где случилась трагедия с Головачевым? Глухо, сквозь зубы вспоминал он об этом: «Недоразумения и неприятные объяснения, случившиеся на корабле нашем в начале путешествия, о коих упоминать здесь не нужно, были печальным к тому поводом».
Увы, не хватило мореплавателю искренности и мужества признать свою неправоту и свою вину…
Выгрузка товаров скоро закончилась, и «Нева» стала в док. Прошел слух, что весной правление компании вновь пошлет ее в Русскую Америку.
Лисянский сдал шлюп и тепло простился с экипажем. Офицеры преподнесли ему золотую шпагу с надписью на эфесе: «Благодарность команды корабля «Нева».
* * *
Как и было задумано, командир «Невы», сдав корабль, тут же ушел в отпуск и начал корпеть над записками о закончившемся вояже. По свежим следам вспоминал забытые эпизоды, находил новые черновые наброски, делал многочисленные правки. Предстояло не просто изложить тьму происшедших событий корабельной жизни, описать неведомые ранее земли, но и заинтересовать читателя, заставить его сопереживать всем треволнениям в кругосветке, стать ее незримыми очевидцами.
Начиная с острова Пасхи, куда впервые ступил русский человек, Лисянский не только описал лоцию, ландшафт, этнографию Маркизовых и Сандвичевых островов, русских владений на Кадьяке, в Америке, но и подметил многое, мимо чего проходили его предшественники Кук и Лаперуз. Простым, доступным языком старался ознакомить россиян с бытом и нравами далеких народов. Закончив рукопись, скрупулезно вычертил морские карты, отшлифовал собственноручные эскизы и рисунки побережья, островов, диковинных вещей местных жителей. Здесь он проявил себя как опытный мореплаватель, вдумчивый ученый-исследователь, пытливый и наблюдательный этнограф и бытописатель.
Закончив работу, он обратился к морскому министру Чичагову. Выслушав командира «Невы», министр холодно заметил:
— Крузенштерн, я знаю, тоже готовит описание вашего вояжа. Для чего же вам писать о том же?
«Странно, — подумал Лисянский, — Чичагов толкует о Крузенштерне, мне доподлинно известно, что он находится давно в своем имении, еще не приступал к работе над сочинением».
— Нет, ваше высокопревосходительство, сие не одно и то же. Более половины вояжа я находился в самостоятельном плавании, в разных местах с Крузенштерном. И кроме того, мы условились с ним заранее о предметах нашего описания, чтобы не было повторов.
— Хорошо, — поморщился министр, — мы направим вашу рукопись в Адмиралтейский департамент, там постараются оценить ее достоинства.
Чичагов высказал просителю далеко не все, что думал. В разговорах со своими чиновными людьми Адмиралтейского департамента министр не скрывал неприязни к первопроходцу. Впрочем, это было неудивительно: укоренившееся в нем за десяток лет пренебрежение ко всему российскому — «англичанин, до презрения всего русского» — перекочевало и на соотечественников, и на подчиненных. Своего злопыхательства к русскому первооткрывателю он и не скрывал.
«Что до открытий, — писал Чичагов знакомому, — то господин Лисянский сделал одно — это скала, на которой он потерпел крушение и едва не погиб со всем экипажем, иных совершенно не было».
Не прочитав рукописи, с оскорбительной предвзятостью обрушился он на автора описания вояжа, которое якобы сочинено «языком старой бабы, в котором невозможно разобраться на основании принципов, существующих в русском языке».
Во все времена чиновная братия строила свое благополучие и карьеру, исходя прежде всего из того, что скажет начальство. Неукоснительно следовал этой традиции секретарь Адмиралтейского департамента Никольский, к которому попала рукопись. Не прошло и двух месяцев, как Лисянскому доставили по почте увесистый пакет из департамента. Никольский посчитал, что рукопись непригодна к публикации и он-де «к приведении ее в надлежащий порядок находит такие неудобства, по которым почитает необходимо нужным, чтобы предварительно сочинитель занялся исправлением».