Литераторы и общественные деятели
Шрифт:
Генерал «воззрился»:
— А с кем имею честь говорить, имени, отчества, фамилии вашей не знаю!
Зет вскочил, шаркнул ножкой и поспешил отрекомендоваться:
— Моя фамилия — Зет!
Генерал отступил на два шага, поднял руки и, трагически потрясая ими, воскликнул с ужасом:
— Не называйся!
И так г. Литвина зовут С. К. Эфроном.
— Не называйся!
«Северо-Западное Слово» сообщает, что этот г. Эфрон давно уже знаменит в Вильне.
Он занимался маклерством, продавал какие-то
Пытался сорвать где-то какой-то куртаж, но, претерпев неудачу, занялся другими делами, — не лучше.
Он написал пьесу «Сыны Израиля», у которой есть история и даже география.
«Театр и Искусство» вспоминает:
— В Одессе г-жа Волгина поставила эту пьесу, но спектакля не докончили, потому что пришлось вызвать сотню казаков для полного «ансамбля».
«Будущность» припоминает:
— В январе этого года актёр г. Травинский, игравший в Екатеринбурге, хотел поставить пьесу г. Эфрона в свой бенефис, но начальник губернии не разрешил этого.
Когда её хотели поставить в Севастополе, актёры отказались играть и возвратили роли.
Когда её хотели поставить два года тому назад в Петербурге, в пьесе отказался играть г. Далматов, отказался играть г. Бравич. Теперь отказались играть г-жа Яворская, г. Яковлев.
Такова пьеса.
Её никто не хочет играть.
А когда находятся актёры, готовые сыграть даже эту пьесу, — её вышвыривает администрация.
Когда же и администрация оказывает пьесе «терпимость», — для успеха пьесы приходится вызывать сотню казаков.
И так от Екатеринбурга до Севастополя!
Пьесу вышвырнули с Александринской сцены, несмотря на то, что на ней есть бланк Крылова, — а с этим бланком на этой сцене пьесы учитываются всегда.
Он имеет кредит в учётном комитете, который называется театрально-литературным.
Когда, наконец, отовсюду изгнанный г-н Эфрон принёс подкинуть своих «Сынов» в Малый театр, то даже в Малом театре ему сказали:
— Вы бы, всё-таки, того… Прикрылись… И сами бы прикрылись и пьесу прикроете!
Г. Эфрон сам прикрылся псевдонимом «Литвин», а пьесу прикрыл названьем «Контрабандисты».
И вот Малый театр переживает теперь последний день приговорённого к смерти.
К артистам являются депутации от публики, — люди, знакомые только с тем, что лучшего есть в артисте, — с их талантом, а не с ними лично.
И говорят:
— Мы любим вас. Мы уважаем вас. Неужели вы будете играть в такой пьесе?
И эти люди — не евреи, это русские обращаются к артистам.
Растерянные артисты прибегают к знакомым, умоляя прийти на генеральную репетицию:
— Скажите, что там нужно вычеркнуть! Как «почистить» пьесу?
Опять-таки они обращаются не к евреям. Они обращаются к русским людям, потому что русскому обществу претит эта пьеса.
Русское общество возмущено.
Русское общество протестует:
—
Даже сцену Малого театра! Потому что и в «бельёрничестве» должны быть границы.
И вот среди этого шума, среди ропота негодования, раздаётся громкий женский голос:
— Пустите меня! Вперёд пустите! Меня вперёд! Меня! Меня!
Чей это знакомый голос?
Прислушаемся…
— Меня вперёд! Меня!
Да это г-жа Яворская!
— Господа, пропустите г-жу Яворскую вперёд!.. Ради Бога, что случилось?
— Я отказалась играть в этой пьесе! — трагически говорит г-жа Яворская.
— И были совершенно правы! Не приходите от этого в трагическое настроение! Раз пьеса, по вашему мнению, клевета, — всякий человек имеет право отказаться повторять клевету. И артист, конечно, в том числе. Успокойтесь! Другие до вас поступали точно так же. Из-за чего же столько волнений? Зачем впадать в трагедию? Успокойтесь! Ей Богу, вы ничего особенного не сделали!
Но г-жа Яворская взволнована.
— Я отказалась! Я отказалась! И об этом напечатано в газетах. Вот «Северный Курьер!» Читайте! Читайте! Всё, всё читайте! Об этом напечатано в газетах.
Остаётся улыбнуться и сказать:
Надо терпеть, г-жа Яворская! Что делать! Ваша судьба!
Когда г-жа Яворская едет на гастроли по провинциальным городкам, — все телеграфные проволоки звенят.
И даже в Иркутске изумлённый редактор местной газеты получает телеграмму «Российского агентства»:
Мелитополь. Гастроли г-жи Яворской возбуждают невиданный даже в Париже фурор.
Когда г-жа Яворская читает на пушкинских торжествах, не поймёшь:
— Да при чём же Пушкин в этом чествовании г-жи Яворской?
Так много в дружественных газетах пишут о г-же Яворской и так мало о Пушкине.
В г-жу Яворскую влюблены все типографские машины и телеграфные проволоки.
Что делать, сударыня! Надо терпеть! До сих пор писали только тогда, когда вы играли, теперь, оказывается, будут писать даже тогда, когда вы не будете играть! «Шла пьеса такая-то. Г-жа Яворская не играла и была очень хороша». Надо терпеть! Слава!
Тут г-жа Яворская принимает самую трагическую из своих трагических поз, мучительно сжимает свои руки, закатывает глаза. Мертвенная бледность покрывает её лицо, она говорит сквозь зубы потрясающим голосом, в котором слышно страдание и даже самая смерть:
— Я пострадала! Поймите вы! Я по-стра-да-ла!!!
Мы все наполняемся ужасом:
— Как? Когда? Где?
— Я жертва бесчеловечной мести! — трагически продолжает г-жа Яворская. — После того, как я отказалась играть в пьесе Литвина, и об этом появилось в газетах, я играла «Бесправную», и вот вам № «Нового Времени».