Литература мятежного века
Шрифт:
Что же касается образа внука Демидова Андрея, которому предназначено развивать и углублять сюжет, то это фигура бледная, невыразительная и беспомощная. Хотя, сдается, писатель придерживается иного мнения на сей счет. По крайней мере Андрею не дано подняться ни до глубокого понимания происходящего вследствие слабой ориентации в противоречиях жизни, ни до гневного протеста и осознания социальной сути демократической тирании. К тому же он слишком наивен и добр для этого мира. Вот почему с фатальной неизбежностью он проигрывает своему протагонисту Тимуру Спирину.
"- Вера в Бога или в черта есть вера. Думаю, что настоящая вера - это вера в добро. Вера в черта порождает обыкновенный сволочизм.
– А я не верю ни в Бога, ни в черта, ни в сопливое добро, которое хуже СПИДа! Мимоза, слякоть, размазня, проституирование себя в миленьком фальшивом умилении, - зажегся Спирин, потрясая книгой.
– В Афганистане добренькие онанисты были
Удивительное дело: романист вроде бы особенно не заботится о выборе выражений и логике поступков, выпячивает недостатки персонажа - бросает, кажется, на лист бумаги первые же попавшие под руку слова, а перед нами оживает вполне определенный тип современника. Это самый яркий, убедительный и живой образ во всем романе. У Спирина, правда, есть черты, сближающие его с Ильей Рамзиным из "Выбора" - та же самоуверенность, умение постоять за себя, трезвый расчет. Но он, пожалуй, сильнее и жестче Рамзина - время сделало его беспощадным, признающим только насилие. Бондарев создал образ человека хитрого, циничного и общественно опасного.
Но мы прервали острый разговор двух бывших сокурсников и единоверцев.
"- Была великая страна - и нет великого гиганта!
– сказал Спирин.
– И нет народа! Утрачен генофонд! Гниющий мусор. И ты в этом мусоре (...) Что ты можешь! И в этом моя власть над тобой! А по сути - ты же живешь за счет знаменитости своего деда (...) Кто ты сам? Не Христос, не Кант. Но, миленький, ты из элиты, из советской элиты, из советской золотой молодежи, из советской, поэтому... поэтому ненавидишь демократов... ненавидишь за то, что они тебя не признают. А сам ведь ты - что ты можешь? Ничего! Слабачок... Жалкий ты!"
Порою кажется, что Спирин вышел из-под власти автора, зажил своей собственной жизнью и говорит правду о жестоких вещах. Это лишний раз подтверждает и Андрей своими нелепыми скоморошьими возражениями и неумным поведением.
"- Исповедь и неудовольствие вашей милости немножечко разят коньяком, - заговорил с невыразительным спокойствием Андрей, ощущая, как холодеют и деревенеют, словно на морозе, губы.
– Я удовлетворен, что вы спутали меня с каким-то счастливцем. Ваше могущество, - продолжал он юродствовать, - вы почему-то стали угрожать, и у меня от страха уши в пятки ушли. Сияние вашей ницшеанской сверхличности озарило мой разум пониманием. Вы жрец могучей силы, вы мудрец мудрецов, но запамятовали одну истину: глупость - монумент несокрушимости. Злобная глупость - богопротивное дело!
– И Андрей, уже ненавидя себя за эту юродствующую игру, но против воли подчиняясь ей, усердно поклонился, сделал артистический жест руками, точно откидывал фалды сюртука.
– Благодарю чистосердечно за информацию. Полагаю, милостивый государь, на этом наше знакомство следует прекратить. Но перед тем как уйти, ответь мне, Тимур, на два вопроса, если сможешь.
– И мгновенно юродствующая игра исчезла в голосе Андрея, озноб стянул щеки. Мне кажется, что четвертого октября я видел тебя у Белого дома (...)
– Па-ашел ты на ухо, гнида кантианская, мать твою пере- так!
– заревел Спирин и грохнул дном бутылки в тумбочку у изголовья дивана, отчего из пакетов посылались на пол земляные орешки.
– А где я должен был быть третьего и четвертого октября? В Сочах? По набережной гулять? Ух ты, правдоискатель!
Какие бы личные симпатии ни испытывал писатель к этому своему герою, как бы ни сочувствовал ему, но вышел он из-под его пера слабым, безвольным, себялюбцем-интеллигентиком. Смотрите: убил, (невольно, случайно, можно сказать) пусть преступника, но человека, подверг себя и Таню смертельной опасности и в это же самое время изучает свое лицо в зеркале и расточает любезности. Поразительно! "И тут слева от двери странно глянуло на Андрея незнакомыми глазами отчужденное, истонченно бледное, без кровинки лицо с намертво сжатыми губами, с розоватой подковкой шрама на левой щеке ниже виска, он не в ту же секунду понял, что слева в передней было зеркало, и опаляющей искрой промелькнуло в сознании: "Кто же это? Неужели это мое лицо? Неужели это я?" Он открыл дверь, раздался женский визг, заскользили перед ним белые пятна лиц, вытаращенные глаза, он услышал испуганные вскрики (...) и, уже лежа в передней на влажно набухающем теплотой коврике, выдавил шепотом, усмехаясь наклонившимся над ним людям дикой усмешкой, разодравшей его слипшиеся губы:
– Сделайте одолжение... Вызовите милицию".
Именно такие люди (выродившаяся советская элита) еще до событий августа 1991 года отдали власть Спириным, и, можно быть уверенным, они никогда не откажутся от нее добровольно.
Искусство оправдывает свое предназначение лишь в том случае, если оно отражает не только чувства и помыслы, но и общественные действия современников. В наше время этот принцип приобретает громадное значение и дает право судить об уровне художественной литературы.
Разговор о "Бермудском треугольнике" будет в некотором роде неполным, если обойдем статью Александра Проханова о нем. Этот талантливый беллетрист умеет придать вещам, на которых останавливается его взгляд, нечто загадочное, необъяснимое. Атакующий прохановский стиль заряжает своей энергией не только читателя, но и иного писателя. Тому пример новое сочинение Бондарева. Сравнения, уподобления, лихая лексика - все от Александра Андреевича! Разве это плохо? Его статья "Праведная пуля" ("СР", 30 дек. 1999 г.) сообщает творчеству Бондарева четкую идейную направленность и гипотетический размах, "Всякий серьезный роман - это метафора, соединение множества смыслов, наблюдений, идей в единый купол, на котором начертан Лик Божий". Велеречивое начало, не правда ли? И далее он переходит к изложению, а точнее - утверждению своей центральной мысли о значении пистолета и пули, служащих к украшению и вящему правдоподобию бондаревского повествования. "Роман Юрия Бондарева "Бермудский треугольник", - вступает Проханов в тему, - имеет свою метафору - праведную пулю, выпущенную из недр растерзанного, оскверненного народа, из развалин разрушенного, поверженного государства в другое время, в иной торжествующий, мерзкий уклад, празднующий победу на обгорелых костях великой эпохи. Эта мистическая пуля будет лететь годы, тысячелетия, но настигнет мучителя, его сына, или внука, или другого дальнего отпрыска, над которым произнесен приговор, свершится гоголевская "Страшная месть". И уж лучше бы ему не родиться, не быть вскормленному от материнских сосцов".
Круто замешано, однако же позвольте хоть на секунду остановиться, чтобы укрепить дух, собраться с мыслями и не поддаться наваждению мистических прорицаний... Итак - "Это роман о возмездии. Ибо выстрел из "вальтера", произведенный одиноким оскорбленным праведником, искупает предательство армии, робость оппозиции, трусость Церкви. Пуля, разрушившая череп, где угнездилось зло, уравновешивает все залпы из танков, сделанные по Дому Советов. Это роман о герое, бросившем вызов злому миру, сбившем этот парящий в московском небе злой мир, как во время войны одиночки-пехотинцы сбивали пулей фашистские бомбардировщики". У фронтовика Бондарева, с редкостным накалом пишет в заключительном абзаце автор этой бесподобной статьи, "есть роман "Бермудский треугольник", в котором главным героем является пистолет. Своей крепкой, никогда не дрожавшей рукой Бондарев прицелился в тугой, неандертальский лоб режима и нажал спуск. Пуля, пробив лоб, полетела дальше, прошивая насквозь всех нынешних и будущих палачей России. Он сделал это, чтобы поднять нас в атаку, как тот легендарный военный командир. Он сделал это, чтобы никто из нас не чувствовал себя покинутым и неотомщенным. Прислушайтесь, как свистит эта пуля в сумерках русской истории, какая в ней музыка, красота. Не унывай, товарищ!
Пройдет твоя зима, наступит лето,
И ты услышишь песню пистолета".
Быть может, об этом предмете еще будут писать, но с такой пронзительностью и откровенностью вряд ли кто-нибудь выскажется - Александр Проханов поведал о том, что имеет в романе некий затаенный, по его убеждению, смысл. Но, как говорится, есть и другая сторона медали. Здесь следует сказать не только об игнорировании специфики искусства, но и о явном пренебрежении к тому обществу, в котором поощряется дурной слог и откровенная подмена сути понятий.