Литература мятежного века
Шрифт:
Нельзя обминуть одну любопытную тенденцию 80-х годов, отражающую состояние литературного процесса. Чем больше пробуксовывала государственная машина и усиливалось давление на общественное настроение архитекторов перестройки, то бишь проамериканских "агентов влияния", тем стремительнее развивался процесс расхождения народа и творческой интеллигенции, которая к этому времени, честно признаться, не имела за душой ничего, кроме фанаберии.
Самое удивительное то, что именно в эти годы получает распространение чисто спекулятивная "теория" морального пафоса художественной литературы, проще говоря, ее отторжения от жгучих социальных вопросов и сведения ее роли к проблемам нравственного характера. Жизнь ставила тревожные вопросы и требовала от литературы если не ответы на них, то хотя бы внимание к ним, а ей предлагали моральный кодекс строителя коммунизма. В средствах массовой информации запестрели призывы и лозунги: "Литература - это нравственность", "Совесть, совесть и совесть", "Художественная
* * *
Иные гуманитарии, полные показного христианского смирения, пылают страстью подменить объективную реальность субъективными пожеланиями и эмоциональными восклицаниями, забывая, что литература - дело ответственное, требующее великого творческого и духовного напряжения. "Мы собрались, провозглашал в своем вступительном слове Валерий Ганичев, - здесь, в Орле, чтобы опереться (?) на непреходящие ценности Русской литературы, чтобы еще раз подтвердить, что ее Дух Истины и Созидания, Служения своему народу и Всечеловечности, художественного Мастерства и Пророчества, Патриотизма и ощущения мировых болей является для нас естественным и необходимым ориентиром в творчестве, а для общества - сокровищницей знания, опыта, нравственности, жизнеутверждения... " и прочая и прочая. Что все это значит? А то, что блистательные представители гуманитарной части общества иногда встречаются на обширных просторах Российского государства, да и патриоты немалые притом. К тому же они полагают, что подобные словоизвержения придают их речениям оттенок подлинной возвышенности.
Но вот какие ужасающие картины агонии русского духа в XX столетии рисует ганичевское воображение. В начале века "все лучшие силы русского духа стали уходить на страдание и страдательность... и вся жизненно-созидательная энергия национальной воли становилась духовно непросветленной, нравственно-необузданной, превращалась в темное буйство злых страстей... " Ужас какой-то, тем более что "мы все (?!), в том числе и наша литература, несем в себе грех за содеянное". Посему в резолюции пленума (декабрь 1994 г.) начертано: "Собравшиеся в Орле писатели отмечают, что "в переходных (?) потрясениях народ вправе ждать от своих духовных наставников и провидцев очистительного правдивого слова". Скромно, но со вкусом величают они себя "духовными наставниками" и "провидцами", от которых народ вправе ждать "очистительного слова". И тут чувствуется мудрая рука Ганичева, ибо сильно напоминает сие постановление писателей России те пафосные решения о борьбе с колорадским жуком, которые принимались активами комсомольских недорослей 70-80-х годов.
Характерно, что интересы председателя СП России простираются далеко за пределы литературные. Будучи человеком разносторонним, как пишут о нем, членом многих академий, он воплощает в себе разные начала. Проще говоря, перед нами поучительный пример приспособленчества и демонстрации многоликости. С одной стороны, руководитель писательской светской организации, призванной нести зримому миру прекрасное, доброе, вечное, а с другой - мелкая набожность, адепт религиозной пропаганды, стремящийся подчинить сознание авторитету церкви, которая ближе к власти, чем к Богу.
Отсюда - стремление подменить объективную реальность спекулятивными рассуждениями, нашедшими воплощение в его статье "Россия на пороге XXI века" (1996 г.), в которой для пущей важности подпустил учености, в коей сам же и запутался: "Многие годы интеллигенция ощущала отрыв от народа, его неприятие, и это порождало чувство вины. Отсюда тот насыщенный вопросами художественный поиск смысла жизни, который становился в центре литературного процесса XIX и XX века. Но в этой вине была и ущербность, не хватало соборного начала, ибо интерес одной части общества становился выше общечеловеческих интересов, т. е. выше истины. Недаром Николай Бердяев писал: "С русской интеллигенцией в силу исторического положения случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине... Она шла на соблазн Великого Инквизитора, который требовал отказа от истины во имя счастья людей". Конечно, попытки свалить всю вину за свершившиеся катастрофы на интеллигенцию лукавы и безосновательны. Своя доля вины есть у каждого слоя общества, у каждой группы да и у каждого человека. К сожалению, большая часть интеллигенции отошла от православной веры, хотя и была религиозной. Но, как пишет молодой ученый из Перми В. Сабиров в книге "Русская идея спасения": "Она была религиозна в языческом духе, ибо идолопоклонство составляло суть ее веры. Причем идолов у интеллигенции было великое множество. Она поклонялась с великой страстью науке, революции, Марксу, социализму, народу, трудящимся и т. д. Поклонение этим и другим кумирам заменяло глубокое знание и понимание их. А это глубоко укорененное невежество отделяло интеллигенцию от реальной жизни, она витала
В середине октября двухтысячного года Михаил Лобанов опубликовал статью с интригующим по нашим временам названием: "Служение слову. Жизненный подвиг Валерия Ганичева" ("Завтра", № 40 (357). Не будем комментировать этот во многих отношениях примечательный, равно как и правдивый рассказ несгибаемого литератора "почвеннического" толка. Просто перескажем своими словами самые сильные и, не побоимся подчеркнуть, вдохновенные строки сего опуса. Процитировав слова С. Т. Аксакова о том, что писатель заслуживает "общественной благодарности, воспламеняя в душе чувства народной гордости и стремления к просвещению", проницательный автор восклицает: "Таким писателем-просветителем мне хочется назвать Валерия Николаевича Ганичева".
Господи, да называйте хоть самого Гришку Распутина (не путать с Валентином Распутиным!), который по линии просветительства царского двора был непререкаемым авторитетом. Ганичев же, говорят, прослыл вышеозначенным "воспламенителем" ценой преодоления ужасающих козней прежнего режима. Судите сами: как только партократы прознали о неких особых талантах Ганичева, они тотчас схватили его и начали гнобить да к креслам высоких должностей прислонять. Перво-наперво назначили зам. главного редактора журнала "Молодая гвардия"; но он, невзирая ни на что продолжал сеять в народе прекрасное, разумное и вечное. Тогда его сделали заведующим престижного отдела пропаганды и агитации ЦК комсомола - и здесь он не ударил, представьте себе, в грязь лицом. Еще пуще рассвирепели "сиятельные вершины" и бросили беднягу в кресло директора издательства "Молодая гвардия", где в мгновение ока "во многом изменились ориентиры редакций издательства в сторону национально-патриотической тематики", а сверх того, невиданным и неслыханным доселе хитроумным способом были "заложены ганичевско-семановские традиции (...) открывшие шлюзы русского самосознания...".
Но враг хитер и коварен. Чтобы прервать бурное развитие "русского самосознания", учиненное Ганичевым вкупе с Семановым, спешно устраиваются три, как уверяет Лобанов, автокатастрофы (есть все основания предполагать, что это плод вымысла глубокодумного критика), в коих рука Всевышнего сохранила Ганичева в телесной невредимости и полном душевном здравии. В это же самое время на задворках Старой площади замаячила фигура в некоем роде "с человеческим лицом" - А. Н. Яковлева, которая начала принюхиваться, присматриваться к жизни и деятельности Валерия Николаевича, вследствие чего (о ужас!) его не взяли на "ответственную работу в ЦК партии", а назначили всего-навсего главным редактором многомиллионнной газеты "Комсомольская правда", чем, естественно, обидели этого великолепнейшего из комсомольских вожаков, взлелеяв в его "нежной душе" нелюбовь к коммунистической идее, которая вырвется наружу только 25 лет спустя в бытность его председателем Союза писателей России.
Тяжело, конечно, говорить о трагических перипетиях судьбы писателя-просветителя, как выражается наш критик. Но долг обязывает назвать вещи своими именами. В анналах истории сохранились уморительные анекдоты, из коих явствует, что особенно изощренное надругательство над личностью во время оно испытали два человека, выпорхнувшие из комсомольской подворотни 70-80-х годов, а именно: незабвенный Олег Попцов и бремяносец Валерий Ганичев. С той, правда, разницей, что первый убежденный приверженец идеи "демократического" толка, а второй - не имеет твердых убеждений, кроме собственной выгоды и личного преуспеяния. Впрочем, они и сегодня с неслыханным мужеством вершат свой непростой жизненный подвиг.
"И во всех этих "ипостасях", - остроумно заключает Лобанов, - Валерий Ганичев достойно, ответственно несет бремя своих обязанностей". Да он будет ответственно нести бремя любой руководящей должности - хоть губернатора острова, коим управлял несравненный Санчо Панса!..
Здесь мы имеем дело с явлением, очень характерным для девяностых годов, когда часть самодовольных и ограниченных деятелей выдвинулась в духовные лидеры, скажем так, тлетворческой интеллигенции с ее туманной фразеологией, за которой скрывается Ничто. Конечно, известную роль сыграло тут и свойственное эпохе увлечение религиозными догматами, в значительной мере извращенными тягой к произвольному, иллюзорному, мистическому. Это не утверждение русской идеи (в высоком смысле!), а ее обесценивание, искажение; это, наконец, отрыв от насущных проблем объективной реальности посредством предоставления себя на волю промысла. Есть основания предполагать, что ганичевское "понимание греха" не что иное, как ступени восхождения его души в царстве абсурда. Полуверие способно порождать кошмары - не более того.